Убийца (в сокращении)
Шрифт:
Мэри нужно было побыстрее с этим разделаться. Ее ждут еще триста дел. Ее тоненький «Блэкберри» лежал на столе с темным экраном.
Через четверть часа она их наконец проводила: каждого обняла, из переговорной довела до холла, вызвала лифт и, когда триумвират Тони вошел туда, на прощание еще раз поцеловала отца, вдохнув знакомый запах камфары и лосьона после бритья, и шепнула ему в ухо: «Я тебя люблю, пап», неожиданно ощутив страх и тоску. Паранойя, конечно, но она все время боялась, как бы вот эта самая встреча с ним не оказалась
— Я тоже тебя люблю, милая. — Отец потрепал ее по плечу и зашел в кабину лифта. — Я так горжусь тобой…
Стальные полированные двери закрылись.
— Мар?
Она обернулась. Ее окликнула Маршалл Трау, секретарша из приемной. В синем хлопковом платье спортивного покроя и желто-коричневых эспадрильях, она деловито вышла в холл, ее карие глаза были полны тревоги.
— Я проводила твою подругу к тебе в кабинет, не хотела прерывать встречу.
— Хорошо. — Мэри включила «Блэкберри», и на экран посыпались сообщения. — Какую подругу?
— Триш Гамбони.
Триш Гамбони пришла?!
— Ты ведь знаешь ее, да? — растерянно уточнила Маршалл.
— Конечно, знаю, со школы. Она здесь? — Мэри ничего не понимала.
Триш Гамбони — живое воплощение пренебрежения и даже презрения, от которого Мэри так страдала в школе Святой Марии Горетти. Мэри была близорукой отличницей и президентом Общества доверия, а Гамбони в те же самые четыре года, завалив религию и испанский и, не выпуская сигареты изо рта, царствовала как Самая-трудная-девочка.
— Она сказала, что должна с тобой встретиться и что это конфиденциально. Она плакала.
— Серьезно? — Сердце Мэри учащенно забилось.
Маршалл протянула ей пачку телефонных сообщений.
— Это все тебе. Почту я оставила на твоем столе. И не забудь, что через пятнадцать минут придут Корадино.
— Ладно. Спасибо. Принимай мои звонки, пожалуйста.
Мэри, миновав золотую табличку «Розато и товарищи» на двери кабинета босса, поспешила к кабинету своей лучшей подруги Джуди Кэриер, которая, выглянув в коридор, звала ее к себе.
— Мэри! — Лимонно-желтые волосы, огромные небесно-голубые глаза и широкая улыбка на все тридцать два зуба — самое лучшее на круглом, как тарелка, лице Джуди. — А поздороваться? Пора отчитаться о том, как прошли выходные.
Мэри просто-таки жгла новость.
— Угадай, кто вот прямо в эту минуту сидит у меня в кабинете?
— Кто? — Джуди была в истошно-розовой футболке, желтых брюках-карго и ярко-зеленых сабо. В общем, одета как дальтоник.
— Триш Гамбони.
— Эта сволочь? — Глаза Джуди распахнулись от удивления.
— Собственной персоной.
Мэри оценила, что Джуди отреагировала на новость с совершенно правильной ненавистью, при том что даже ни разу не
— Вот дрянь! — с чувством сказала Джуди. — Чего хочет?
— Понятия не имею. Маршалл сказала, что она плачет.
— Славно! — Джуди захлопала в ладоши. — Что, у нее нелады с законом?
— Можно только надеяться, — весело ответила Мэри и одернула себя. — Постой, я не права. Я думала, я лучше и выше этого, а оказалось — нет.
— Такова человеческая натура: приятно, когда твоему врагу больно. У немцев есть даже специальное слово для этого: Schadenfreude.
— У католиков тоже есть. «Грех».
— Быть человеком — не грех, — с улыбкой сказала Джуди.
Мэри не стала спорить. Разумеется, грех. Кстати, она отказывается спасать и душу Джуди. Одна только одежда приведет ее прямиком в ад!
— Не думаю, что Триш нужна моя помощь. И что мне делать?
— Чувствую я, для нее настал час расплаты.
А Мэри чувствовала, что для нее настал час головной боли. Триш и другие Трудные-девочки изводили ее за ланчем, на собраниях, на мессах — всегда и всюду, лишь бы заставить ее почувствовать себя еще мельче, еще уродливее, еще очкастее. Неужели она одна заработала в школе синдром посттравматического стресса?
Мэри снова прошла мимо кабинета Бенни Розато и порадовалась, что он пуст — на этой неделе Бенни была на процессе, в суде. Она не хотела, чтобы начальница видела ее темную сторону, о которой она и сама не подозревала до сей минуты. Говорят, пообщаться — значит помириться. Но разве такое возможно?
«Чувствую я, для нее настал час расплаты».
Мэри дошла до своей двери с табличкой: «Без рубашки не входить». У нее было столько клиентов из Южной Филадельфии, что пришлось повесить такую надпись. Наверняка ни в одной юридической фирме нет ничего подобного.
Когда она открывала дверь, руки у нее дрожали.
В кабинете стоял крепкий запах духов и табачного дыма. Триш Гамбони сидела в кресле лицом к столу, спиной к двери. Густые черные кудри ниспадали на кричаще-рыжий жакет. Брючины черного комбинезона «кэтсьют» были заправлены в черные полусапожки на шпильках, которые заслуживали юридической дефиниции как смертельно опасное оружие.
— Триш? — Мэри закрыла за собой дверь.
— Привет, Мар.
Триш крутанулась в кресле и посмотрела на нее сквозь слезы. Триш всегда походила на Софи Лорен, как бы ее дворовый вариант, но сейчас прелестные черты лица были искажены страданием, а безупречная кожа покрылась пятнами. Она промокнула бумажным носовым платком темно-карие, цвета эспрессо глаза — сейчас они были красными от слез.
— С тобой все в порядке? — тихо спросила Мэри.
— А ты как думаешь? — взорвалась Триш. Говорила она гундосо.