Убийцы персиков: Сейсмографический роман
Шрифт:
В кухонной печи Марии Ноймайстер он не видел никакой тайны. Раскаляются плиты, значит, восходит солнце. Слово «солнце» он слышал в замке чаще, чем слово «печь». Он обратил внимание, что не может выговорить это слово, как только мать замечала, что он пытается его произнести. С печами, видимо, было что-то не так.
А. слышал речи о людоедстве. Когда князь Генрих расписывал силу своих каплунов, которая передается тем, кто их ест, следовало возражение, что силу можно перенять только у подобного. А подобным в замке были только подобные князю.
Своих узнавали по осанке, по непринужденности взгляда, по умению не видеть других, тех, кто не принадлежит к их кругу. Герцогиня стояла
Священник Вагнер сбрызнул ей лоб водой из серебряного кувшина.
Уложенная на бархат алтарных ступеней, она поведала о том, что слышала громкий хлопок, подобный пушечному выстрелу. Это напоминает ей один сон, в котором явился Людвиг Святой и возвестил ей рождение некоего принца. Тогда ей представилось, что это будет ребенок, предмет ее упований, несущий чистый свет и озаряющий им весь мир, enfant de miracle 12.
Легко разрешившись от бремени, она родила сына, отца которого к тому времени уже не было в живых, и долго не давала разрезать пуповину, дабы все могли видеть, что это ее ребенок. Священник крестил его водицей из того же сосуда, из которого уронил несколько капель ей на лоб.
И подобно тому, как она сейчас лежит у алтаря, она стояла когда-то у королевского трона и своим жизнелюбием развеивала уныние придворной жизни. Но ее вера в свет была слишком сильна. Созерцание связующей нити между матерью и сыном уже не насыщало душу. Она с ужасом вспоминает дни, проведенные в Лондоне, в Ницце и в Риме, даже разговор с Папой в залах Ватикана был лишь отблеском, а не светом. Ей не хватало тогда зримого образа. И хотя ей многое было дано и она занимала высокое положение, ей кажется, что знак был еще более многообещающим. Тогда она поклялась построить замок, в котором духовному, неизменному было дано свое вещественное соответствие: духу — круглый стол; телу — кухня; столь важному для нее чувству превосходства над природой — башня; а не менее важному для нее, герцогини, ощущению всеобщей связи — лестницы, бегущие наверх, и дорожки парка, по которым так славно гулять с собачкой и держать путь в оранжерею, где не бывает ни зимы, ни лета, но неколебимо царство ровного, постоянного тепла. Ни на миг не падая духом, с великим мужеством встречая опасности, она вернулась, считая себя изгнанницей, на свою родину и вознамерилась вытеснить мрак, разлившийся, подобно половодью. Когда она велела повесить в церкви образ Доброго Пастыря, она сделала это в знак благодарности за то, что сподобилась, переодевшись пастушкой, вселить мужество в сердца своих солдат.
Священник Иоганн Вагнер помог подняться герцогине, которой уже полегчало, он усадил ее на первую скамью и встал перед ней на колени, приготовившись дослушать прерванный рассказ.
— Ради восстановления порядка я не пренебрегала ничем. Я была убеждена в том, что должна быть такая обитель, такая страна, такая часть суши, где все остается по-старому. Старое всеобще. Массовое создает иллюзию, заставляет верить, что все и всяк имеют равные права. Но право не может быть порукой индивидуальному. Свод законов — кодекс всеобщий. Я никогда не жила для себя.
Однажды, когда в хлеву, где я скрывалась, меня коснулось теплое дыхание коровы, я познала другую сторону жизни, низшую ступень. Люди встречали меня радостными приветствиями, и я обещала им старое солнце над старой землей. И еще — новое дитя, с которым никогда не расставалась. Я молилась за Гиацинта Симона Дойца, который выдал нас, молилась даже в тот час, когда солдаты окружили наш дом. Стилия фон Керсабич, моя камеристка, влюбленная в Дойца, обнаружила
Два солдата и Гиацинт принесли дров и развели огонь. Гиацинт залез на печь и начал искать герцогиню, ребенка и свою подругу. «Все надо спалить», — сказал он солдатам.
Несмотря на летнее тепло, солдаты не открывали окон. Гиацинт обливался потом. Ближе к ночи, когда во всех комнатах стало невыносимо жарко, Гиацинт нашел нож, который герцогиня всегда носила с собой. Этим ножом был прилюдно убит ее муж. Гиацинт бросил нож за печку, как раз туда, где лежала раскаленная плита.
— Откройте, мы задыхаемся, — донесся до Гиацинта голос герцогини.
— У меня уже начала тлеть одежда, когда они вытащили нас из подполья. Мы почернели от дыма и копоти. Несмотря на густой дым, валивший из нашего укрытия, я заметила нож, лежавший за печью, и спрятала его под одеждой. Меня допрашивали старшие офицеры. Я сказала им: «Тоже мне мятеж, только меня вам сейчас и не хватает».
Стоя на корабле, я смотрела на крепость, куда меня везли, мне был виден и город, в котором она стояла. Он лепился к крутой скале и занимал всю ее от подножия до вершины. Верхний город, то есть сама крепость, состоял из нескольких мощных бастионов. Они стали моим жилищем. И опять я жила, возвышаясь над другими людьми.
Меня захватила идея возведения своего замка. Но этот замок должен был основываться на естественной свободе, возникающей из порядка, на том, что я называю неаполитанским светом, легкость которого делает контрасты порядка во всех его измерениях приемлемыми и логичными. Что касается ножа, то мне хотелось сложить в замке печь, за которой ему пришлось бы исчезнуть. Вы как священник поймете меня: что свято, то свято. А человек, конечно же, бывает просто человеком.
Однако я думаю, что все мы разделены степенями приближения к порядку, к неколебимому.
Я смотрела и видела. Еще в детстве мне казалось невозможным считать море и огнедышащую гору явлениями единой природы. Оливковые деревья — нечто иное, нежели виноградная лоза. Непреходящее не объемлет все творение, оно обособляется то здесь, то там. Оно возводит для себя замки.
Я слышала, как в нижнем городе люди кричали: «В герцогине все свято, мы отвечаем за каждый волосок на ее голове. Герцогиня неподсудна, ни один высокий суд не властен над ней. Она несет в себе принцип, его можно не принимать, но наказывать за него безрассудно и неприлично». С тех пор, как я услышала эти слова, я строго блюду чистоту, я передала этот принцип графине, чтобы она стала его проповедницей.
Во время своего рассказа герцогиня листала свой молитвенник. В него был вложен портрет ее мужа. Она подняла глаза на священника Иоганна Вагнера. Тот понял ее взгляд и проследовал за ней в исповедальню.
Анна Хольцапфель, располагавшая точными сведениями о содержании исповеди, поделилась ими со служанками и, когда они все вместе гладили белье, рассказала, в чем призналась герцогиня.
— Она всегда обращала свое жизнелюбие на пользу людям. Она была очень даже жизнелюбивая женщина. Нагишом ходила по зеркальной зале, что примыкала к ее спальне. С тех пор как убили мужа, ее все тянуло глядеться в зеркало, и непременно со злосчастным ножом в руке.