Убийства павлиньим пером
Шрифт:
— Перестаньте, сэр! У вас ведь нет на этот счет никаких сомнений, не так ли?
— Нет, он мой, все в порядке. Дервент мне уже сказал, что именно его использовали… Но я смотрю не на пушку, а на заряды. Это — старые ремингтоновские «утки». Их нигде невозможно достать. Последний раз, когда я видел эту штуку, она была заряжена холостыми.
— О? Но она не была заряжена холостыми в ночь понедельника, не так ли?
— В ночь понедельника?
— Предположим, я скажу вам, сэр, что мы знаем, что в ночь понедельника в этом револьвере были настоящие пули?
— В таком случае вы — отъявленный лжец, — заявил Гарднер с прискорбным недостатком манер, однако с очевидной откровенностью. —
— Я имею в виду вечер прошлого понедельника, когда вы и мистер Вэнс Китинг поссорились из-за мисс Гейл в квартире мистера Китинга. Вэнс угрожал вам, заставлял вас в чем-то признаться и выстрелил в вас из этого револьвера.
— Значит, так, — резко произнес Гарднер. Казалось, он смотрит в прошлое: его плечи слегка ссутулились, сильные запястья высунулись из рукавов, пальцы нервно перебегали по дулу пушки. — Верите вы мне или нет, но я ничего другого придумать не могу, как только сказать, что это — дикий, сумасшедший, извращенный розыгрыш… — Неожиданно он быстрым жестом положил револьвер и добавил: — Бедный дьявол!
Наступила пауза. В последних двух словах прозвучала такая горькая искренность (а может быть, также и ирония), что даже Мастерс поколебался. Он вынужден был поверить.
— Джентльмены, позвольте мне вмешаться, — пророкотал тяжелый голос с софы, откуда Г. М. изучал по очереди каждого из находящихся в комнате. — Пока я не расскажу ему, что на самом деле случилось в квартире Китинга, Мастерс не поверит тебе, сынок, — и ты это знаешь. Давайте посмотрим, сумею ли я помочь тебе сделать несколько шагов по дороге. Ты пришел сюда в понедельник вечером повидать Китинга. Он, вероятно, пригласил тебя на ужин, а?
— Да, это так.
— Но это случилось из-за меня, — произнесла с софы Франсис Гейл, вызвав у присутствующих небольшой всплеск эмоций. Гарднер резко замолчал, однако смотрел на нее, весело моргая.
— Попрошу всех, кто здесь находится, заткнуться… — сурово начал Г. М. И недоброжелательно посмотрел на Гарднера. — Итак, вы с Китингом решили пойти на вечер убийств к Дервентам во вторник вечером. И на этой вечеринке Вэнс Китинг должен был играть детектива. Не перебивайте! А Китинг, каким бы он там ни был, любил выставляться. Поэтому, собираясь быть детективом, намеревался самым восхитительным образом провести расследование так, чтобы все открыли рты от удивления! Разве не так? В особенности ему хотелось произвести впечатление на миссис Дервент. Поэтому он собирался подготовиться к нему заранее. Это нормально, Мастерс. Это очень нормально…
Я не знаю конкретных деталей вашего плана. Но подозреваю, что карты были перемешаны так, чтобы ты, сынок, — Г. М. посмотрел на Гарднера, — оказался убийцей. А ты… — он повернулся к Франсис Гейл, — должна была стать жертвой. Финал должен был быть блестящим, как в хорошей пьесе. Говори что хочешь, Мастерс, но повторяю, по-человечески все это очень понятно…
Мастерс медленно обернулся.
— Не хотите ли вы сказать мне… — начал он.
— Это была репетиция, — хрюкнул Г. М. — Точно. Понимаешь, Мастерс, это совсем не похоже на такое дело, когда человек открыто кому-то угрожает, в то время как его лакей мирно готовит напитки на соседнем столике, а официант из отеля стоит в дверях, с интересом наблюдает за сценой и готов сообщить, что обед подан. Не похоже на то, что Китинг, приглашая Гарднера, просил его притащить старомодный револьвер 45-го калибра, чтобы угрожать его жизни. Это необычное оружие скорее всего выглядело как реквизит.
— Благодарю, — произнес Гарднер. — Все именно так и происходило. Можете не полагаться на мои слова. Спросите Бартлетта и Хаукинса. Но чего я не могу понять…
— Хочу вам напомнить, сэр, — перебил его Мастерс, — что, согласно нашей информации, тем не менее выстрел
— Минутку. — Гарднер подошел к внутреннему телефону и что-то быстро сказал в трубку. — Значит, так, инспектор. Дело было так. У нас не было ни малейшего намерения использовать пушку в этой игре в убийство. Я должен был убить Франсис тонким кинжалом. Но Вэнс позвонил мне в понедельник вечером, пригласил меня на обед и попросил принести мой самый эффектный пистолет с холостыми патронами. Когда я явился к нему, он объяснил великий план и показал мне кинжал.
Полагаю, вы знаете эту игру. В основном все сводится к вопросам: «Где вы находились в такой-то и такой-то момент?» Но согласно нашим правилам, убийца должен был оставить материальную улику, которая, соответствующим образом интерпретированная, привела бы прямо к нему…
Г. М. открыл глаза.
— Любопытно, — протянул он. — Гм… Убийца должен оставить материальную улику… И кто же такое придумал?
— Я, — ответил Бенджамин Соар.
— Да, но это требует огромной изобретательности, разве не так? Я имею в виду, оставить улику, которая будет указывать на убийцу и тем не менее не наведет детектива на след в ту же минуту, как только он ее увидит?
— О, мы изобретательные люди, — с обезоруживающей усмешкой заявил Гарднер. — Судите сами. Это должно было быть убийство, совершенное левшой. Понимаете, в жизни я — не левша, и все это знают. Задача заключалась в том, чтобы детектив доказал, что кто-то левша. После того как я «убил» Франсис, она должна была остаться лежать, положив руки на кинжал в ее теле под таким углом, чтобы детектив вычислил, что действовал левша. Это, разумеется, ничего не доказывает. Он проверил бы всех подозреваемых и обнаружил бы, что все они — правши. Однако после долгих допросов и при более скрупулезном рассмотрении… Ну, я лучше вам покажу. Инспектор, на вас есть заколка для галстука?
Мастерс уже дымился.
— Не вижу в этом никакого смысла. Заколка для галстука? Зачем вам понадобилась заколка для галстука?
— Посмотрите внимательно на вашу заколку! Вы ведь правша, не так ли?
— Да, сэр, я — правша. Но…
— Точно. А это означает, что вы всегда закалываете ею ваш галстук с правой стороны. И головка вашей заколки для галстука (поднимите руку и пощупайте) всегда тоже будет с правой стороны. Каждый может это видеть. Ну это и была «фишка» в нашей игре. Моя заколка, которую я должен был надеть на вечер убийств, была повернута головкой влево, то есть в обратную сторону, доказывая, что я левша. И значит, что я совершил преступление.
Никто ничего не сказал, только Мастерс продолжал ощупывать свою заколку.
— Я знаю, что не должен этого говорить, — продолжил Гарднер, пристыженно наклонив голову. — Но поскольку в дело вступила искаженная версия событий, я вынужден рассказать вам, как Вэнс готовился к торжественному финалу. Именно тогда он и пришел в восторг. Как всегда приходил. Вэнс начал скакать вокруг меня с пушкой, заставлял меня приложить руку к булавке для галстука. Я предупреждал его, чтобы он не махал этой штукой. То же самое сделали и Бартлетт и лакей. Понимаете, конечно, револьвер был заряжен холостыми, но пыж такой плотный, что мог выбить глаз, если бы попал в него. Вы ведь видите, что это за пушка. Этот револьвер был сделан для плохих ребят с Запада, которым нужно было стрелять внезапно, в одну секунду: другими словами, у него такой спусковой крючок, что пушка стреляет, даже если вы на нее только косо посмотрите. У Вэнса сорвалась рука, когда он прицелился в уличный фонарь, произнося свою драматическую речь, и, разумеется, его палец был на курке. Пыж из холостого патрона в меня не попал, но расколотил стакан для коктейля, там, где Бартлетт готовил нам напитки. Ни одна современная пушка так не действует, но со старыми пистолетами происходила масса всяких несчастных случаев. Вот так и получилось.