Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
— Это ведь так, — повторила она. — Тебе не следует стыдиться, если хочешь отдать ему свое сердце.
— Прекрати! — прошипела Катерина. — Тебе не понять, что между нами происходит, и тебя это не касается!
— Очень даже касается, послушай меня. Есть кое-что, чего ты не знаешь. О тебе и Теодоре.
Катерина подскочила.
— Я знаю, что Теодор за всю жизнь сказал мне больше теплых слов, чем ты. Его не беспокоит то, что я не умею читать, что я не всегда понимаю, о чем он говорит.
— Конечно, — согласилась София, прикинувшись обиженной. — Может, и правда я сама толкнула
Старая обида и злость на мать так захватили Катерину, что она не слышала, что та говорила, а еще меньше вдумывалась в ее слова. Она рассерженно ходила взад-вперед.
— Что это значит? — крикнула она. — Теодор — сын Мели-санды и Бертрана де Гуслин! А ты была женой Бертрана!
— Да, — сказала София, взяла Катерину за плечо и заставила ее посмотреть ей в лицо.
Она редко так внимательно разглядывала девушку.
Тонкие светлые волосы. Голубые глаза. Чувственные губы. Все это досталось ей от брата Герина.
София хотела спокойно сказать правду, но, начав, заметила, как дрожит ее голос, как старое горе мешает ей говорить.
— Да, Бертран был моим мужем. Но он не твой отец. Однажды ты сказала, что такие женшины, как я, пахнут грехом, хотя и не знала тогда, что я совершила один гораздо больший грех, чем ученость. Я... изменила своему мужу. Я спала с другим мужчиной и от него, а не от Бертрана, зачала тебя. Теодор и ты — не сводные брат и сестра.
Она почувствовала, как Катерина напряглась под ее рукой. Она даже почувствовала уважение к дочери за то, что она молча и спокойно приняла ее слова, а не начала рыдать и кричать, как обычно. Видимо, она повзрослела и про себя рассуждала, что значит для нее это признание.
Измена была смертным грехом, таким же, как убийство и неверие. Катерина не станет рассказывать об этом кому попало из страха, что страшная тайна станет известна всем и весь мир от нее отвернется. Но она может сказать Теодору, пожаловаться ему на разрушенный мир и что она больше не может оставаться с этой ужасной, проклятой Софией! Разве он сможет тогда просто повернуться и уйти?
София принялась мягко гладить плечо Катерины. Молчание было приятным, но должна же она наконец что-то сказать, проклясть мать и свое греховное происхождение!
Когда Катерина наконец открыла рот, она не просто говорила очень тихо, но и произнесла слова, которые София никак не ожидала от нее услышать:
— Бог, да будь милосерден к моей несчастной душе! Если то, что ты говоришь, правда, моя душа принадлежит дьяволу!
1245 год
Женский монастырь, город Корбейль
Роэзия на ощупь пробиралась по темным коридорам. Много раз она упиралась головой в стену.
— Проклятье! — вскрикивала она тогда.
Она смутно вспомнила о лампе, которая была у нее, когда она спустилась в потайную комнату здесь, позади крипты, чтобы отыскать хронику Софии. Она наверняка стоит где-то там, внизу,
Роэзия пробиралась дальше, убегая от ужаса, который оставался позади. Она не могла об этом говорить, не могла это назвать, но ее волосы все еще стояли дыбом, по спине пробегал холодок, и холодный пот стекал по лицу.
Ее застали за чтением пропавшей хроники Софии. Кто-то вдруг пришел и...
Память будто мстила ей за то, что она так часто пренебрегала ее дарами. Она намеренно притворялась слепой перед прошлым, так что теперь, когда она захотела вспомнить, что произошло и от какой страшной борьбы она убежала, ей это не удавалось.
— Проклятье!— снова выругалась она, но теперь обращалась не к каменным стенам, а к вялым, сонным мыслям. Она почти забыла, кого здесь искала, от кого ждала защиты.
Только когда сквозь щели стал просачиваться слабый рассвет, она снова вспомнила.
Сестра Иоланта.
Нужно поговорить с сестрой Иолантой, может, с ее помощью она сможет понять, что только что произошло.
Сестра уже проснулась, но еще не была готова встретить новый день. Не покрытые темной вуалью, бесцветные волосы торчали в разные стороны, как ежовые иглы. Веки разбухли от сна, а между ресницами застряли светлые крупинки.
Роэзию не беспокоил необычный вид сестры, но та вскрикнула при взгляде на нее.
— Мать настоятельница! — крикнула она охрипшим голосом. — Бог мой! Что произошло?
Роэзии было стыдно отвечать на этот вопрос. Она никак не могла признаться в том, что ничего не помнит. Она не сказала ни слова, но осторожно провела рукой по лицу, желая понять, что так сильно напугало сестру Иоланту.
Она сама вскрикнула, когда увидела на своей руке не только остатки паутины, но и засохшую кровь, вытекшую из виска и превратившуюся в черную корку. Она не чувствовала боли, но понимала, что правый глаз у нее разбух. Скорее всего, в него угодил чей-то кулак.
Ее колени задрожали, и она чуть не упала.
— Бог мой! — снова вскрикнула Иоланта. — Сядьте на мою постель. Вы бледны, как смерть!
Поскольку Роэзия не была способна шевелиться, сестра Иоланта решительно взяла ее за руки и заставила сесть на кровать.
— Я...я искала хронику, — пробормотала мать настоятельница. — Мне показалось, что я знаю, где она может быть... и что будто знаю о второй хронике. Вы были правы, когда удивились, услышав, что я первый раз об этом слышу. Я видела, как София сжигала ее... решив написать новую хронику. Я вдруг вспомнила...