Убийство императора. Александр II и тайная Россия
Шрифт:
Шествие открывали церемониймейстеры в шитых золотом камзолах с тростями. Гофмаршалы и обер-гофмаршал шествовали с позолоченными жезлами.
За ними – Александр с императрицей и детьми и члены императорской фамилии. А далее – длиннейший людской шлейф – члены Государственного Совета, сенаторы, министры, его свита, ее фрейлины. И вся эта сверкающая золотом, орденами и драгоценностями процессия медленно, торжественно ползла через анфиладу парадных залов.
Участники ее еще не понимали, что они, как и крепостное право, были частью средневековой жизни, которую император сегодня разрушил…
Шествие
Двери собора распахнулись… Но войти в собор могут только члены императорской фамилии и первые сановники государства.
Вся остальная разряженная человеческая масса должна будет молча ждать окончания длиннейшей службы за дверьми собора.
Но он знал, что в безмолвии они простоят недолго. И вот уже кавалеры тихо выскальзывают на черную лестницу, где преспокойно курят. Разве посмели бы они такое при отце! И туда же к ним наверняка проскользнул сын Кости Никола – юный шалопай, чьи проделки так веселят романовскую семью.
И опять Александр усердно, долго молился. И рядом с ним так же усердно молились наследник Никс и другой сын – Саша.
Никс великолепен: красавец, спортсмен, умница. А вот Саша обликом не вышел – огромный, толстый и оттого застенчивый и неуклюжий.
Потом был торжественный завтрак в Салатной гостиной. И после – свершилось! Александр, Костя и сестра Маша отправились в его кабинет. Привели наследника Никса. И наступил звездный миг истории! Росчерком пера ему было дано освободить 23 миллиона рабов.
Из дневника великого князя Константина Николаевича:
«19 февраля 1861. После завтрака… я остался, чтоб посмотреть, как Саша подпишет Манифест… Сперва он его громко прочел и перекрестившись – подписал, а я его засыпал песком… (Вот так Костя тоже поучаствовал в истории. – Э.Р.) Перо, которым подписал Манифест, подарил на память Никсу. С сегодняшнего дня начиналась новая история, новая эпоха… На сегодняшний день пророчествовали революцию и разный вздор, а народ был так тих и спокоен, как всегда. Обед был семейный у Саши». Правда, во время семейного обеда все вздрогнули, когда раздался грохот за окном. Но оказалось, что из-за оттепели снег упал с дворцовой крыши.
Все же Александр решил пока не объявлять народу о великом событии. Наоборот, в лучших традициях отца, было решено засекретить на время происшедшее, объявить Манифест только 5 марта, в Прощеное воскресенье.
В день, когда православные должны прощать обиды друг другу. После чего начинался Великий пост – время смирения, тихое и мирное – совсем не для волнений, но для покаяния.
А пока наш Янус решил подготовиться к объявлению Манифеста – опять же в традициях отца. Были приведены в боевую готовность войска по всей России. При этом было напечатано, что слухи о будто бы состоявшихся распоряжениях по крестьянскому вопросу – ложны и ничего такого в ближайшее время не предвидится. В это время в типографии печатали Манифест, и фельдъегеря на удалых тройках неслись в провинцию с тюками с Манифестом. А за ними помчались
И наступило тревожное воскресенье 5 марта. День объявления Манифеста. Ретроградная партия по-прежнему усердно пугала бунтами.
«Не знаю, почему П.Н. Игнатьев (генерал-губернатор Петербурга) и многие другие высокопоставленные лица боялись, что при объявлении Манифеста произойдут беспорядки. Один Саша (Александр Паткуль, который когда-то учился у Жуковского вместе с императором и теперь стал обер-полицмейстером Петербурга) был вполне уверен, что народ скорее пойдет помолиться в церковь, чем безобразничать на улице», – вспоминала жена Паткуля Александра.
И флегматичный Паткуль оказался прав.
С амвона церквей в обоих столицах весь день читали Манифест. И все было спокойно.
Как всегда в воскресенье, царь присутствовал на разводе гвардейских караулов в Михайловском манеже. После развода царь обратился к офицерам.
«Саша (Александр II) среди манежа собрал около себя офицеров и сказал, что сегодня объявил вольность, – записал в дневнике Костя. – Ответом было такое громкое “ура”, что сердце дрогнуло и слезы показались… Это “ура!” выпроводило Сашу на самую улицу, где его подхватил народ. Это было чудо!»
«Ура!» последовало за ним и дальше. Из Михайловского манежа царь возвращался в Зимний дворец. «И на Царицынском лугу его встретило такое “ура!”, что земля тряслась», – писал современник.
Ровно через двадцать лет, тоже в марте, он будет возвращаться из того же Михайловского манежа, с того же развода гвардии, когда его убьют.
Так было отменено вековое рабство. Отменено немного раньше, чем в Америке и к тому же без гражданской войны. Но убьют обоих освободителей.
И наступил этот «медовой месяц» любви царя и общества. Столь недолгий месяц… У дворцового Салтыковского подъезда, откуда он всегда выходил на традиционную прогулку, его постоянно ждала восторженная толпа. И чтобы избежать восторгов, он выходил теперь из другого подъезда.
«У портрета царя я тогда молился», – писал в дневнике А. Никитенко.
За границей враг Герцен восторженно славил Александра: «Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием, не возбуждая горькой улыбки, – мы приветствуем его именем “Освободителя”».
Другой знаменитый русский радикал, князь Кропоткин, был тогда юношей – учился в Пажеском корпусе. Будущий столп русского анархизма вспоминал: «Мое чувство тогда было таково, что если бы в моем присутствии кто-нибудь совершил покушение на царя, я бы грудью закрыл Александра II».
Конец «медового месяца»
Сразу после реформы он сделал шаг, вызвавший шок.
Манифест был подарком либералам, и наш двуликий Янус поспешил взглянуть назад, то есть в сторону ретроградов. Он решил объединить общество. И поступил, как учила прабабушка Екатерина Великая: «Начинать дело должны люди гениальные, а воплощать люди исполнительные».