Убийство императора. Александр II и тайная Россия
Шрифт:
Людей вокруг императрицы становилось все меньше. Ее гостиная, знаменитый салон, куда прежде все так стремились, теперь опустел. Смерть наследника будто подвела итог ее жизни.
Вскоре доктор Боткин объяснил государю: легочная болезнь, съедающая императрицу, не позволяет ей более выполнять супружеские обязанности. Супруги вздохнули с облегчением: они их давно уже не выполняли.
Эта сторона жизни была для них закрыта. Теперь он как бы ей не изменял!
У них были теперь другие отношения. Она с истовостью отдалась
И саму императрицу двор все чаще стал называть ее «святой».
Двор, который прежде ее не любил, теперь не любил юных красоток, которые стремительно сменяли друг друга в постели императора.
Тигрица
Между тем забавы императора становились все греховнее. Он пригласил французскую труппу. Для избранного кружка сыграли диалоги из запрещенных творений маркиза де Сада.
Появилась у него и главная любовница.
А за несколько лет до этого…
Из дневника великого князя Константина Николаевича:
«22 ноября 1861 года. Отправились к обеду с жинкой в Царское Село… У Орловских ворот встретили Сашу верхом, а вслед за тем Александру Сергеевну Долгорукову, тоже верхом совершенно одну. Заключение из этого сделать нетрудно. Больно…»
«Больно!» – записал Костя не потому, что сам был очень нравствен. Он записал это, потому что уж больно хищной дамой была эта фрейлина – княгиня Александра Долгорукая.
Она считалась истинной красавицей. «Хотя если на нее никто не смотрит, вы с изумлением увидите, как она… нехороша! – напишет Анна Тютчева. – Долговязая, с плоской грудью, костлявые плечи, свинцово-бледное лицо».
Но стоит княгине заметить «интересующий ее мужской взгляд, как гибкий стан мгновенно выпрямляется, румянец играет на щеках и все движения приобретают опасную грацию. Она становится ласкова по-кошачьи».
Эту «кошечку» следовало бы называть «тигрицей». Ее тело, улыбка, взгляд лукавый и вкрадчивый. Все околдовало несчастного! И вот он уже целиком во власти чар этой неповторимой и… такой типичной придворной красавицы.
Все ее интересы – двор, интриги и злой язык. Она – истинный мастер придворной школы злословия. «Она умеет так похвалить, что сам черт радуется этим похвалам». Как и положено мастеру придворной интриги, она – прекрасная актриса. И когда у нее все случилось с государем, она решила тотчас объявить двору о своем новом завидном положении. И сыграла блистательно!
Императрица сидела, окруженная фрейлинами, листала «Словарь по истории и географии». Вошел государь, и Александра Долгорукая тотчас упала в обморок. Государь торопливо бросился ей помогать. А у нее на лице – ни кровинки, пульс слабый. Так что государь в испуге слишком долго продолжал держать ее в объятиях. Но императрица была на высоте – преспокойно продолжала листать «Словарь по истории и географии».
Императрица стоически перенесла эту связь. И оказалась права. Как бывало до того, страсть Александра угасла, и
«Моя душевная рана долго не зарубцуется, и мое бедное сердце, которое вы читали, как детскую книгу, долго будет страдать. Прощайте навсегда».
Наш опытный Дон-Жуан соблюдал банальное правило: если хочешь без последствий оставить опасную женщину, надо дать ей возможность считать, что бросила тебя она сама.
Однако в 1865 году императрица обеспокоилась. Она почувствовала, что с Сашей происходит что-то необыкновенное. В этот раз, как обычно, новая влюбленность была у него на лице. Но никто точно не знал – кто она. Доходили странные слухи о какой-то воспитаннице Смольного института, с которой он гуляет в Летнем саду. Но это было смешно. Платоническая любовь – не для Романовых.
Тем более что из окна ее Золотой гостиной было видно, как некую неизвестную в экипаже подвозили ко дворцу. И в мемориальном кабинете Николая I, где он умер, загорался свет. Видно, там все и происходило, оскорбляя тень умершего отца.
«Много амбиции, но мало амуниции»
Меж тем наступил новый 1866 год. 11 лет продолжается его царствование.
И появилось поколение, не помнящее времени его отца – времени страха.
Вместо Чернышевского, Серно-Соловьевича и прочих арестованных, высланных или уехавших за границу зрелых людей, возглавлять эту новую молодежь пришли крутые сверстники – недоучившиеся гимназисты и студенты.
Их закружил, опьянил, обезумел дух свободы, и они жаждут политической деятельности…
«Что ему книга последняя скажет, то ему на душу поверху ляжет», – написал о русском юношестве Некрасов.
В это время в молодежной среде ходит множество запрещенных книг и сумасшедших идей. Самые крутые молодые люди презирают поколение вчерашних либералов и даже вчерашнего кумира радикальной России Александра Герцена… С ненавистью молодых к старикам они называют их не иначе как «соглашателями», «важными господами, которые, при всей своей эрудиции и революционных фразах, бессильны порвать со старым порядком». Ибо старики верят в реформы. Но верить следует только в революцию, которая непременно и скоро разразится в России. Нужен только очень сильный внешний толчок. Таким толчком может и должно стать убийство царя. Эта вера пройдет через все революционное движение второй половины XIX века.
Жалок был интеллект русских якобинцев.
Как напишет печально Достоевский: «Французская революция случилась… после Корнеля и Вольтера на плечах Мирабо, Бонапарта, Дантона, энциклопедистов.
А у нас (весь комплекс знаний. – Э.Р.) – это энциклопедия Брокгауза и Ефрона. У нас экспроприаторы, убийцы, бомбоносцы – это бездарные литераторы, студенты, не кончившие курса, адвокаты без процессов, артисты без таланта, ученые без науки. Люди с огромными амбициями и малыми талантами. Много амбиции, но мало амуниции».