Убийство императора. Александр II и тайная Россия

Радзинский Эдвард Станиславович

«…Оба брата, фельдмаршалы, пошли к государю и просили его принять также звание фельдмаршала. Признаюсь, я полагал, что это странное предложение будет отвергнуто, но, к удивлению моему, в тот же день государь приказал наложить на свои эполеты и погоны знак фельдмаршальских жезлов».

Царь был щепетилен. Отсутствие одобрения сподвижников, видимо, подействовало. Возможно, поэтому не последовало никаких официальных объявлений о возложении царем на себя этого высшего воинского звания.

Но погоны фельдмаршала победитель турок носил, и они сохранились до наших дней. Дошел до наших дней и фельдмаршальский жезл, изготовленный

для государя.

Впрочем, уже летом 1878 года у нового фельдмаршала появились весьма печальные заботы: Россия потерпела жестокое дипломатическое поражение.

«Нагло срывают с тебя победный венец»

Сан-Стефанский мирный договор вызвал гневную реакцию Англии и Австрии. И тогда хитрый Бисмарк предложил примирить всех. В Берлине был назначен конгресс великих европейских держав. В свое время сам Бисмарк после победы над Францией сумел избежать подобного конгресса (который обсудил бы его победоносный мирный договор с поверженным Парижем).

Но старый Горчаков не сумел.

Итак, в Берлин поехал канцлер Горчаков. Старый пес решил доказать хозяину, что у него еще крепкие зубы. Окончилось катастрофой. Министр взял с собой некую секретную карту. Там были отмечены максимальные уступки, на которые следовало идти, если враги сумеют объединиться. Горчаков был нездоров, и в день открытия конгресса восьмидесятилетнего министра внесли на стуле. И далее судьба сыграла злую шутку с немощным князем. Рассеянный, больной, он случайно показал секретную карту английскому премьеру Дизраэли. И тот моментально все понял.

Теперь Англия и Австро-Венгрия уже не уступали. И тогда Бисмарк, конечно же, с грустью потребовал, чтобы его русские друзья согласились с этой плохой картой.

Так был заключен Берлинский договор.

В результате независимым остался только север Болгарии. Площадь Болгарского княжества урезалась почти втрое. Из приобретений по Сан-Стефанскому договору Россия возвращала город Баязет в Закавказье. Не воевавшая Австрия получила Боснию и Герцеговину в управление – до наведения там порядка. (В начале ХХ века Австрия аннексирует эти территории.) Территориальные приобретения Сербии сокращались.

После Берлинского конгресса министр Горчаков написал Александру: «Это самая черная страница моей биографии». «И в моей тоже», – ответил Александр старому министру. И это не было преувеличением.

Хотя в результате войны получили независимость славянские государства и Греция, хотя он добился (пусть и не целиком) осуществления мечтаний отца, хотя он вернул земли, потерянные по Парижскому миру (за исключением устья Дуная), но этого никто не хотел вспоминать.

Все как-то дружно забыли, что он сделал, и помнили только о том, что упущено. Особенно горестно восприняли итоги войны в недавно ликовавшей Москве. Те, кто звался «славянофилами», уже видели Россию во главе освобожденных славянских народов, видели православный крест и русский флаг над Константинополем. И вместо этого… Лучше бы не было победного марша на Стамбул, лучше бы не было достижений в Сан-Стефано, лучше бы не было обманутых великих надежд общества…

И начались протесты и выступления. Знаменитый славянофил Иван Сергеевич Аксаков – сын и брат столь же знаменитых славянофилов, идейный вождь славянофильской Москвы (за него вышла замуж известная нам фрейлина Анна Тютчева) – выступил на заседании Славянского комитета:

«Ты ли это, Русь-победительница,

сама добровольно разжаловавшая себя в побежденную?.. Едва сдерживая веселый смех, западные державы нагло срывают с тебя победный венец, преподносят тебе взамен шутовскую с погремушками шапку, а ты послушно, чуть ли не с выражением чувствительнейшей признательности склоняешь под нее свою многострадальную голову! Если в нас при одном чтении газет кровь закипает в жилах, что же должен испытывать царь России, несущий за нее ответственность пред Историей? Не он ли сам назвал дело нашей войны “святым”? …Россия не желает войны, но еще менее желает позорного мира. Спросите любого русского из народа, не предпочтет ли он биться до истощения крови и сил?! Долг верноподданных велит нам …не безмолвствовать в эти дни беззакония и неправды, воздвигающих средостение между царем и землей, между царской мыслью и землей, между царской мыслью и народной думой…»

Раздраженный неблагодарностью, царь повелел: Комитет закрыть и выслать нашего Цицерона из Москвы в деревню. Впрочем, уже вскоре московский генерал-губернатор доложил, что «наш enfant terrible сидит тихо». И царь разрешил Аксакову вернуться в Москву.

Но, увы, это был не только голос славянофилов. Это был голос общества.

Война, которая должна была принести единение, принесла очередное разочарование в царе.

Все это происходило на фоне обычного в военное время падения благосостояния. Рубль на международном рынке упал на 40 процентов.

Война спровоцировала выступления ретроградов, недовольных ее исходом и реформами, и либералов, недовольных ее исходом и отсутствием реформ.

Вот что писал один из главных деятелей ретроградной партии, князь Мещерский: «Не будь этого печального исхода войны, анархическое движение осталось бы у нас по-прежнему хроническим недугом в умственной жизни России и не нашло бы почвы для себя, чтобы перейти в состояние острое и к дерзкому походу против государственного порядка».

Берлинский договор оказался пороховой бочкой для России.

И трагические события не замедлили начаться.

Выстрел

События эти начались с обстоятельств, которые по тем временам считались заурядными. В это время наш Янус, старательно глядевший назад, предпочитал иметь на службе людей исполнительных, то есть похожих на служак времен отца.

Генерал-адъютант Федор Федорович Трепов – петербургский градоначальник – был именно таковым. Государь знал, что Трепова не любили в обществе. Но уже свершилось: стоило ему кого-нибудь назначить, как его начинали дружно не любить… Александр с раздражением отмечал: чтобы теперь он ни делал – он ошибся.

Трепов, 60-летний сверстник государя, был, что называется, «старого закала папаша» – типичный николаевский Держиморда. Как писал зло современник: «У него на лице написана такая программа, что если четверть выполнит, десять раз надо повесить. И при том – какое благодушие!»

В тот летний день 13 июля 1877 года Трепов приехал в десять утра по каким-то делам в Дом предварительного заключения на Шпалерной улице. Здесь градоначальник встретил во дворе гуляющими вместе троих арестантов.

Один их них и был уже упоминавшийся нами член «Земли и воли» Боголюбов, арестованный за демонстрацию у Казанского собора и приговоренный к пятнадцати годам каторги. В Доме предварительного заключения Боголюбов ожидал исполнения приговора – отправки на каторгу.