Убийство на улице Чехова
Шрифт:
— Все бывает на этом свете, товарищ майор! Но я говорю не об исключительных, а об обычных вещах, совершаемых обыкновенными людьми. Потому что девять десятых убийств совершаются самым обычным способом, таким же обычным способом прячут и орудие убийства…
— Спрятать нож за толстой книгой — не такое уж исключение! — сказал я. — Кроме того, вы слишком торопитесь высказать свое мнение, а не ждете, пока я до конца выскажусь. Итак, проанализировав вопрос «Что знал Беровский?», мы можем уличить его, Беровского, как возможного убийцу. Он убил профессора между без двух минут одиннадцать и одной-двумя минутами двенадцатого. Но этот ответ обязывает нас непременно найти нож и кровавые следы, оставленные этим ножом.
— Именно, именно так! — кивнул Манчев.
— Эх, Манчев! — Данчев
— Рукав оставляет один след, а окровавленный нож — другой! — ответил я раздраженно, чувствуя, что в моем голосе слышатся уже не нотки раздражения, а нотки горечи.
Так хотелось поскорее надеть стальные наручники на чьи-нибудь руки! Мне было безразлично, чьи это будут руки! К черту! Раз они нанесли удар ножом — так им и надо. А на мою долю выпадала честь заковать их в наручники. Тогда главный шеф управления вызовет меня и ласково мне улыбнется: «Браво, Ламби Канделаров, так и надо их брать — мгновенно и решительно! Пусть знает общество, что возмездие не ползет черепахой, а обрушивается на голову нарушителя как молния!»
Да, так следует поступать в подобных случаях — быстро, не мудрствуя лукаво, не применять методы, которые только затягивают дело. Этот инспекторишка Данчев — ну и нудный же тип и одновременно дерзкий. Пытается куснуть меня, негодяй, будто бы я хотел объявить кого-нибудь убийцей на основании фальшивого следа! Смотри-ка!..
Я посмотрел в широкое окно. Кто-то раздвинул бархатные шторы, и носившийся в воздухе снежок выглядел золотистым, когда он попадал в полосу света, падающего из нашей комнаты. Бледно-синие утренние сумерки медленно серели, начинался напряженный день.
Я послал сержанта Рашко купить в киоске у автобусной остановки сигареты и что-нибудь на завтрак — баничку [4] или что он там найдет, — а сам пошел в кабинет профессора. Включил свет, потому что шторы были опущены и в комнате царил мрак. Я человек с крепкими нервами, но должен признаться, что остолбенел, увидев комнату, залитую светом. У письменного стола стоял стул с высокой спинкой, и на нее был брошен халат профессора — небрежно, будто хозяин собирался тут же вернуться и снова надеть его. В одном из углублений огромной металлической пепельницы в форме филина, до отказа наполненной окурками, лежала недокуренная сигарета. Среди беспорядочно нагроможденных книг и рукописей валялось несколько цветных карандашей и очки в толстой роговой оправе, повернутые дужками вверх. Человек встал из-за стола с намерением не задерживаться долго и по возвращении вновь продолжить прерванную работу…
4
Баница — кусок слоеного пирога, обычно с брынзой.
Вдоль стен рядами стояли полки, забитые книгами. Я раздвинул шторы — окно смотрело на побелевший от снега, ровный открытый двор.
Обстановка интеллигентного человека была близка моей душе; если бы я не спешил надеть кому-нибудь поскорее наручники, я хотел бы порыться в этих книгах, хотя я и знал, что все они по специальности профессора — биологическо-химические выжимки. Я специалист по литературе, касающейся вопросов права, потому что она отражает отношения между людьми; но я очень люблю листать разные энциклопедии из-за иллюстраций — смотришь иллюстрации и получаешь самое точное представление о происходящих в мире делах, в самых различных областях знания…
Мой взгляд привлекла бумажка на письменном столе. Телеграмма! (Обычный человек не сможет распознать телеграмму в куче других бумаг, не то что специалист.)
«Прибываю десятого этого месяца Радой» — гласила телеграмма.
«Через
Потом я задумался. Подошел к окну и засмотрелся на снег, застилавший, улицу. На фоне движущихся белых нитей появилось будто лицо Нади Кодовой-Астарджиевой. Ее лицо. А в ушах у меня словно опять зазвучали ее слова: «Он ждал моего брата, и если бы он его дождался — не могу представить себе, что бы я унаследовала, виллу в Бояне или имущество в селе!» Она как-то особенно раздраженно произносила слово «вилла», и я сразу догадался почему. Очень просто! Ее муж, Красимир Кодов, любой ценой мечтал захватить виллу в Бояне, а о доме в деревне не хотел и слышать…
В моей душе торжественно звонили колокола. Нет, не просто колокола, а самый большой колокол храма-памятника Александру Невскому. Он звонил бодро, празднично, весело: «Бам! Бам! Бам!»
В гостиной, куда я вошел с телеграммой Радоя в руке, все усердно жевали теплые банички и с не меньшим усердием затягивались сигаретами.
— Товарищ майор! — Поднявшись, лейтенант Манчев вытер рот. — Разрешите доложить?
— Докладывай!
— Возвращаясь из киоска с сигаретами и баничками… — Он указал пальцем на стол, где на куске промасленной бумаги лежали две пачки сигарет и последняя баничка: — Это вам, товарищ майор. Возвращаясь из киоска, сержант Рашко встретил привратницу.
— Ну и что? — спросил я с досадой, потому что предчувствовал, что мой самоуверенный помощник отвлечет мое внимание от торжественного звона самого большого колокола. — Ну и что, что он встретил привратницу?
— Он рассказал ей кратенько о происшедшем вчера трагическом случае, а она — знаете, что она ему сказала?
— Не знаю!
— Она ему сказала: «А эту проститутку арестовали?» — «Какую?» — спросил сержант Рашко. «Ну, Дору, его экономку!» — ответила привратница. «Почему экономка профессора — проститутка?» — возмутился сержант. «Потому, что эта негодяйка живет с профессором и в то же самое время шляется и развратничает с его помощником, доктором Беровским!» — «Хм! — говорит сержант Рашко. — То, что она шляется, — ее дело, но зачем ей было убивать профессора?» — «Ну, чтобы отобрать квартиру, дурень! — постучала привратница пальцем ему по голове. — Когда женщина убивает мужчину, она делает это по двум причинам: или ради другого мужчины, или ради имущества. А эта проститутка убила профессора и ради того, и ради другого. И не таращься так! — сказала она ему. — Потому что однажды, когда я сделала ей замечание, что не вытирает как следует ноги, она как взбесилась и сказала мне: „Посмотрим, кикимора, какое хоро [5] ты будешь плясать передо мной, когда эта квартира моей станет!“
5
Хоро — болгарский народный танец.
Выслушал все это очень внимательно. Большой колокол храма-памятника Александру Невскому звонить перестал.
— И я, — сказал лейтенант Манчев, улыбаясь нахально, — чтобы вам не мешать, пока вы исследовали кабинет профессора, дал распоряжение в управление — от вашего имени — тотчас же снять отпечатки пальцев и обуви экономки Доры и установить за ней наблюдение до новых указаний.
Я ответил, всматриваясь в снежные нити, летящие мимо окна:
— Благодарю, сержант Рашко, за проявленное усердие. Я подам рапорт о вынесении вам благодарности.
— И одновременно, — повернулся я к лейтенанту Манчеву, — подам рапорт об объявлении вам выговора.
— За что? — подпрыгнул Манчев. — В чем я провинился, товарищ майор?
— Вы проявили несообразительность! — ответил я. — Выдали себя перед экономкой. Ясно?
Манчев замигал, лицо его вытянулось.
— Снимая отпечатки, вы косвенно предупреждаете ее, что она находится под подозрением! И если она действительно участвовала с Беровским в этом преступлении, она немедленно позвонит ему, чтобы ДОГОВОРИТЬСЯ, какой линии поведения им придерживаться!