Убийство на улице Дюма
Шрифт:
– Абсолютно не верно, Бернар, – заявила Леонетти и добавила, глядя на Полика, потом на Верлака: – Разговор шел только о сравнительных достоинствах пищевой пленки и алюминиевой фольги.
– Он вам говорил, что после уборки пойдет на факультет к себе в кабинет? – спросил Верлак.
Анни Леонетти замешкалась с ответом на долю секунды, и Верлак это отметил.
– Да, он об этом упоминал.
– Это не показалось вам необычным? С учетом позднего часа?
– Да нет, – пожала плечами она. – У него не было семьи, требующей времени, и он часто работал поздно. Но когда я уходила, после полуночи, он еще был
– Благодарю вас, – сказал Верлак.
Он подумал, откуда Анни Леонетти знает, что дуайен часто работал допоздна. И еще она с некоторым осуждением произнесла, что у него не было «семьи, требующей времени». Она была красива – оливковая кожа, полные красные губы, но под лучистыми карими глазами залегли круги. Он представлял себе жизнь современного профессора – печатайся или сдохни – и решил, что у нее наверняка есть маленькие дети.
– Значит, никто не видел, как профессор Мут уходил в ночь на субботу из своей квартиры? А не говорил ли он о том, что у него есть ночная работа? – поинтересовался Полик.
Собравшиеся молчали. Некоторые переглядывались, будто ожидали, что кто-нибудь что-нибудь скажет, другие не поднимали глаз от кофе.
– Он действительно мне говорил, что у него назначена встреча с Джузеппе Роккиа, но не уточнил, когда, – сказал красавец «Национальная библиотека». Совершенно не к месту, как подумал Верлак.
– Бернар! – снова одернула коллегу Анни Леонетти. – Эта встреча могла быть назначена в любое время.
– Судья спросил, о чем мы говорили. Кстати, меня зовут Бернар Родье. – Посмотрев на Анни Леонетти, он добавил: – Я тоже преподаю теологию, но в основном я – исследователь и писатель. – Леонетти вздохнула и подняла глаза к потолку. Родье продолжил: – Может быть, вы знакомы с моими книгами об ордене цистерианцев… они есть почти во всех лучших магазинах, даже на «Амазоне»…
– Спасибо, доктор Родье, – быстро перебил Верлак. – Нам дали список сотрудников, у которых есть ключи от здания, и мы, по очевидным причинам, именно с них и начнем нашу беседу.
Его раздражали стычки между Леонетти и Родье.
– Я буду вызывать вас по одному в кабинет напротив этого зала, – сказала агент Казаль. – В полдень вам принесут бутерброды, так что прошу не покидать здания до тех пор, пока с вами не побеседуют. Начнем в алфавитном порядке.
– C’est pas vrai! [11] – простонала секретарша дуайена. – Я же пойду последней, у меня фамилия начинается на «З»! Но вам разве надо со мной говорить? Я даже не была на приеме.
11
Несправедливо! (фр.)
– Исключений не будет, мадемуазель. У вас ведь есть ключ от здания? – уточнил Полик.
– Конечно, есть! – ответила она, упираясь руками в узкие бедра. – Но профессор Мут сам мог впустить своего убийцу!
Полик посмотрел на секретаршу с несколько недоверчивым выражением.
– Все же нам нужно с вами побеседовать. К шести мы закончим. – Секретарша вздохнула, и Полик добавил: – Вы можете работать у себя в кабинете наверху?
– Да, наверное.
Верлак подумал, что либо мадемуазель З. собиралась рано уйти, либо
Он вышел из зала и направился через коридор в аудиторию напротив – тесное помещение для занятий маленьких групп. Стол здесь был металлический, шестидесятых годов. Через несколько лет он станет считаться старинным и будет продан антикварам в Шестом округе Парижа.
Полик вошел и сел напротив Верлака.
– Они правда друг друга терпеть не могут? – спросил он.
– Я о том же подумал, хотя выступали сейчас только трое.
В дверях показалась белокурая голова Казаль:
– Первый допрашиваемый идет, если вы готовы.
Верлак кивнул.
В дверях показалась женщина лет под семьдесят, в старомодных очках с металлической оправой. Она посмотрела на Полика, затем на Верлака.
– Здравствуйте, господин судья, – сказала она. – Поскольку мы встречаемся по официальному поводу, я не буду говорить о вашей привычке разбивать сердце моей дочери.
Антуан Верлак поверх очков для чтения взглянул на мадам Флоранс Бонне. Она улыбнулась.
– Кажется, я подозреваемая. В силу того простого факта, что у меня, преподавателя теологии, есть ключ от этого здания. Кроме того, я Жоржа Мута ненавидела, но до сей минуты никто об этом не знал.
Глава 12. Бедный старый Жорж
Присядьте, прошу вас, – сказал Верлак, указывая рукой на стул, но не отвечая на деланую улыбку мадам Бонне. – Это комиссар Бруно Полик.
Флоранс Бонне села на предложенный стул, поправила очки, глянув на Полика, будто чтобы лучше его видеть. Улыбнулась.
– Мы, факультет теологии, – команда пестрая, не правда ли?
Верлак скрыл улыбку, но мадам Бонне стала ему нравиться чуть больше.
– У нас действительно сложилось впечатление, что многие теологи не очень друг с другом ладят, – ответил он. – По крайней мере, из тех, что сейчас высказывались.
Мадам Бонне, не подтверждая намека судьи, продолжила свою речь:
– Это вина Жоржа Мута. – Судья и комиссар заинтересованно подались вперед. – Со своими преподавателями он играл как кошка с мышью. Меня он не трогал – думаю, слегка побаивался. – На этой фразе она широко улыбнулась. – И Леонетти, и Родье испытали сильный стресс, – добавила она. – Жорж собирался уйти в отставку в конце учебного года, и Анни с Бернаром были готовы занять его пост. Но Жорж постоянно стравливал между собой преподавателей – например, пообещает профессорскую должность одному, а потом отдаст другому. Он даже с аспирантами так поступал, тряся у них перед носом стипендией Дюма, давая смутные намеки насчет того, кому она достанется.
– Стипендия Дюма настолько престижна? – спросил Полик.
Он не добавил вслух: «Настолько престижна, что ради нее стоит убить?»
Мадам Бонне приподняла брови, посмотрела сперва на Полика, потом на Верлака.
– Вы слышали о Большой римской премии?
Верлак кивнул, но ответил Полик:
– Та, которую дают художникам и архитекторам на обучение в Риме?
– Да. Стипендия Дюма почти столь же престижна. Денежная премия в пятьдесят тысяч евро, дающая возможность учиться, квартира в Эксе – прямо под апартаментами дуайена, оплата дорожных расходов, если тема исследования уводит в Иерусалим или в Дублин, и пункт в резюме, неоценимый никакими деньгами.