Убийство по подсказке (сборник)
Шрифт:
– Что вы, что вы, проходите! – и жестом, свойственным послам крупных держав, Хатчинс пригласил Базиля занять одиноко стоявшее у окна кресло, а сам примостился на подоконнике.
– Я охотно окажу вам помощь, если только смогу. Но, откровенно говоря, я не вижу, чем могу быть полезен. Если речь идет о той моей реплике – «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!», – то ничего нового я сообщить не могу. Я долго размышлял над этим, рассматривая эту строчку со всех сторон, но никак не мог обнаружить в ней какого-то особого значения, скрытого смысла.
Базиль вытащил из кармана листок бумаги – расчетное
– Я забыл спросить вас об одном. Можете ли вы, хотя бы приблизительно, назвать время, когда вы произносите эту фразу?
Хатчинс наклонил голову, словно напряженно вслушиваясь в вопрос.
– Я могу сказать, но только приблизительно, весьма неточно, – наконец ответил он. – Занавес поднимается в 8.40, а я выхожу в 8.51. Реплика произносится спустя двенадцать минут после выхода, значит, около четырех-пяти минут десятого…
– Ну что ж, даже приблизительная цифра лучше, чем ничего, – прокомментировал Базиль и записал на полях расписания Рода время, указанное Хатчинсом.
– Вы можете получить кое-что и поточнее, – вскинул внезапно глаза Хатчинс и посмотрел в упор на Базиля. – Вы, конечно, слышали, что Сэм Мильхау собирается продолжить постановку «Федоры»? На завтра, на 9.30 назначена репетиция. Если хотите, то можете прийти в театр в качестве моего гостя – еще один штришок посольского величия! – и вы сами все сможете проверить по времени.
– С большим удовольствием.
Базиль заметил, что Хатчинс чем-то обеспокоен. Это стало заметно по его поведению. Он словно не находил себе места в собственной квартире.
– Послушайте, Сеймур, вам не нравится идея возобновления постановки?
Он ответил уклончиво:
– Вы слышали что-нибудь о доктрине «вечного повторения»?
– Вы имеете в виду ту теорию, по которой время обладает как широтой, так и долготой?
– Грубо говоря, да. Мы все думаем и говорим о долготе времени, но некоторые философы считают, что оно еще может обладать и широтой, что существует нечто большее, чем одно двадцатое столетие, и мы находимся в его власти, и оно заставляет нас повторять все свои ошибки и все промахи нашей жизни на протяжении вечности.
Базиль улыбнулся.
– Идея широтного времени – это развлекательное умственное упражнение, но я сомневаюсь, что вселенная устроена именно так. Во всяком случае надеюсь, что не так. В противном случае ад из огня и горящей серы покажется уютным курортом, а рай предстанет каким-то атеистическим паноптикумом.
– Может быть, но такая идея находит понимание в среде актеров, так как они проводят большую часть свой жизни, повторяя одно и то же действие бесчисленное количество раз. Никто лучше актера не понимает громадную, импульсивную силу привычки.
– Эта идея обладает некоторой привлекательностью и для психиатра, – признался Базиль. – Венская школа собрала немало свидетельств, предполагающих, что стоит человеку хотя бы раз в жизни испытать горечь неудачи, он всю жизнь будет повторять свою ошибку в подобной ситуации. Во многих случаях привычка значительно сильнее уроков опыта, вероятно, из-за того, что психические факторы, формирующие такую привычку, никогда не исчезают и постоянно ее поддерживают и укрепляют. Конечно, такая тенденция
– И убийц? – улыбнулся Хатчинс, но язвительной улыбкой. – Теперь вы понимаете, почему мне не нравится идея возобновления «Федоры». Как бы там ни было, я побоялся бы сыграть роль Владимира!
– Насколько я понимаю, роль Владимира будет играть актер из другой труппы, – сказал Базиль. – Это должно ликвидировать любые мотивы для повторного убийства, и кроме того, такое повторение будет связано для убийцы с большим риском.
– Да, все это звучит вполне убедительно, но все равно я против такой идеи. Молва утверждает, что мы, актеры отличаемся суеверием. Но что можно поделать с самим собой, если во многом наш успех зависит от случая? Нельзя заранее предугадать, удастся ли пьеса, будет ли ей сопутствовать продолжительный успех после удачной премьеры. Все это – типичная азартная игра, и у всех у нас психология игроков.
Базиль решил про себя, что представилась возможность задать еще один вопрос, как бы случайно, ненароком, не придавая ему видимого значения.
– Тем более странно, что Мильхау намерен продолжать постановку «Федоры» в этом сезоне, – сказал он самым безразличным тоном. – Насколько я могу судить по первому акту, в этой пьесе нет ничего такого, что может понравиться современной публике. Как вы думаете, почему ему в голову пришла такая идея?
– Мне кажется, что все дело в Ванде. Ей захотелось сыграть главную роль, – ответил Хатчинс так, как будто этот вопрос не имел абсолютно никакого значения. – Я не знаю, почему эта идея пришла ей в голову. Но я не могу согласиться с вами, что эта пьеса – мертворожденное дитя. Мне кажется, что у нее больше жизненной силы, чем у некоторых современных пьес, набитых аморфной чушью. – Он прервал свою речь улыбкой. – Хотя вряд ли чушь может быть аморфной.
Его взгляд упал на шляпу Базиля, лежавшую на кровати.
– Как вы называете этот предмет?
– Серая фетровая шляпа.
– Так. А еще как?
– Мягкая фетровая шляпа.
– А еще как?
Базиль, догадавшись наконец, рассмеялся:
– Федора [2] !
– Вот именно. Теперь у вас есть какое-то представление о том, как вначале была популярна эта пьеса. А если бы видели Бернар в роли Федоры, то тогда бы у вас не осталось никаких сомнений на этот счет.
2
«Федора» – мягкая фетровая шляпа.
– Простите, это вы рассказали Ванде Морли анекдот об Эдуарде VII, который играл роль Владимира в «Федоре»?
– Да, я. – Лицо Хатчинса посерьезнело. – Об этой истории где-то слышал Леонард Мартин, и однажды на репетиции он спросил меня, правда все это или же актерская выдумка. Ванда слышала наш разговор и попросила нас рассказать ей об этом занятном случае поподробнее. Возможно, именно поэтому ей пришла в голову идея пригласить Ингелоу на роль Владимира. Я хотел бы, чтобы вы переубедили Сэма Мильхау и заставили бы его отказаться от возобновления спектакля «Федора». Но знаете, почему он на этом настаивает?