Убийство по-римски
Шрифт:
«Галлико» неожиданно переполнился горничными, и пришлось сбежать в крохотное кафе неподалеку, в тенистом переулочке близ Пьяццы Навона. Так предложил его спутник.
— Если только, конечно, вы не предпочтете что-нибудь пошикарнее — например, вроде Пьяццы Колонна, — сказал он насмешливо, и Барнаби содрогнулся.
Он взял с собой кейс и, по настоянию своего посетителя, открыл его. Там в двух папках, перетянутых широкими резиновыми лентами, лежала его книга. Последнее письмо от агента по-прежнему находилось сверху,
Возбужденный, он предложил своему гостю коктейли, шампанское, коньяк, вино — что угодно, — но когда ему напомнили, что еще нет десяти утра, снизошел до кофе.
— Так вы позволите мне в более подходящий час, — сказал он, — а тем временем я должен… гм… конечно.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака. Его сердце до сих пор билось как сумасшедшее.
— Вы думаете о вознаграждении, которое столь щедро обещали, — сказал его спутник. — Прошу вас — не надо. Это исключено. Оказать услугу, хотя бы и незначительную, самому Барнаби Гранту — это и есть наивысшее вознаграждение. Поверьте.
Этого Барнаби не ожидал, он тотчас же почувствовал, что поступил в наивысшей степени некрасиво. Надо полагать, его ввел в заблуждение внешний вид человека: не только поношенная куртка из альпаги, которая сменила английский твид и точно так же была наброшена на плечи, открывая сомнительную рубашку с открытым воротником и потертыми манжетами, не только черно-зеленая шляпа и до предела изношенные ботинки, но нечто неуловимое в самом человеке. «Ах, если бы он оказался посимпатичнее, — подумал Барнаби, — по крайней мере, я обязан относиться к нему с симпатией».
Пока его спутник говорил, Барнаби обнаружил, что предается профессиональному занятию романиста: он уже изучал коротко стриженную, как у американского школьника, круглую голову с редкой челочкой мышиного цвета. Он отметил крайнюю бледность кожи, ее почти женскую гладкость и нежность, неожиданно толстые яркие губы и большие прозрачные глаза, которые так пристально вглядывались в его глаза на Пьяцце Колонна. Голос и манера говорить? Высокий, но приглушенный голос, выговор правильный, но слова он все-таки подбирает. По-видимому, английским ему давно не приходилось пользоваться. Он педантично выговаривал фразу за фразой, словно заранее заучил их для произнесения речи на публике.
Руки у него были пухлые, слабые, ногти обгрызены до мяса.
Звали его Себастиан Мейлер.
— Вы, конечно, спросите, — говорил он, — почему вы подверглись такому, несомненно, мучительному ожиданию. Вы хотите знать подробности, верно?
— Очень хочу.
— Не смею надеяться, что вы заметили меня в то утро на Пьяцце Колонна.
— Заметил. И даже хорошо запомнил.
— Вероятно, я на вас неприлично глазел. Видите ли, я сразу узнал вас по фотографии на суперобложке. Должен признаться, я ваш страстный поклонник, мистер Грант.
Барнаби что-то пробормотал.
— Кроме того, и это имеет больше отношения к делу, я, что называется, старый бывалый римлянин. Я прожил здесь много лет и кое-что знаю о разных уровнях римского общества. Включая самые
— А почему бы и нет?
— Действительно, почему бы и нет! Полагаю, некоторые наши соотечественники назвали бы мою деятельность разгребанием грязи, но мотивы ее эстетические и, я бы даже сказал, философские — однако я не буду утомлять вас этим. Достаточно, если я скажу, что в ту минуту, когда я узнал вас, я также узнал презренного типа, известного на римском дне под кличкой — я перевожу — «Легкорукий». Он стоял прямо за вашей спиной. Глаза его были нацелены на ваш кейс.
— Боже!
— Да, да. Ну, вы помните, как внезапно надвинулась и разразилась гроза и как под ливнем в суматохе между клиентами с соседних столиков завязался скандал.
— Да.
— И тогда что-то сильно ударило вас в спину и вы упали ничком на столик.
— Все верно, — согласился Барнаби.
— Конечно, вы подумали, что вас задел один из дерущихся, но это было не так. Субъект, которого я только что упомянул, воспользовался потасовкой, выскочил вперед, ударил вас плечом, схватил ваш чемоданчик и бросился наутек. Маневр был великолепно рассчитан и исполнен с величайшей точностью и быстротой. Ваши соседи продолжали кричать друг на друга, а я, дорогой мистер Грант, пустился в погоню.
Он отхлебнул кофе и слегка наклонил голову, как бы выказывая уважение к напряженному вниманию Барнаби.
— Погоня была долгой, — продолжал Мейлер. — Но я шел по следу и, как говорится, загнал добычу. Я правильно выразился? Благодарю вас. Я загнал его в таком месте, которое поставщики сенсационного чтива описали бы как «некое кафе в таком-то переулке, неподалеку от…» и так далее и тому подобное — может быть, мое словоупотребление несколько устарело. Короче говоря, я настиг его в обычном притоне и с помощью средств, о которых лучше всего умолчать, вернул ваш кейс.
— В тот же день, как я лишился его? — не удержался Барнаби.
— О! Как всегда говорит загнанный в угол на допросе: я рад, что вы задали этот вопрос. Если бы я имел дело с менее выдающейся личностью, у меня был бы наготове благовидный способ уклониться от ответа. С вами я так не могу. Я не возвратил вашего кейса раньше, потому что…
Он помедлил, слабо улыбаясь, и, не сводя глаз с Барнаби, задрал рукав на левой, белой и безволосой руке. Он положил ее ладонью кверху и подвинулся к Барнаби.
— Можете убедиться сами, — сказал он. — Они похожи на укусы москита, верно ведь? Но я уверен, вы понимаете, что это такое. Вы понимаете?
— Кажется, да.
— Прекрасно. Я кокаинист. Довольно пошло, не правда ли? Когда-нибудь надо перейти на что-нибудь более клевое. Как видите, я знаком со сленгом. Но я уклоняюсь. Стыдно признаться, но встреча с «Легкоруким» нешуточно потрясла меня. Несомненно, мое здоровье несколько расшатала моя несчастная склонность. Я человек некрепкий. Я принял свою — обычно это называется дозой, — перебрал и отключился до этого утра. Конечно, я не могу рассчитывать на вашу снисходительность.