Убийство Распутина
Шрифт:
В два часа дня я входил в подъезд дворца великого князя Кирилла на улице Глинки и через несколько минут был им принят
Официальным мотивом приглашения меня, как я понял из первых слов его разговора, было желание его жены Виктории Федоровны, милейшей и умнейшей женщины, родной сестры румынской королевы Марии, дать мне несколько поручений к румынской королеве, ввиду отъезда моего с санитарным поездом на Румынский фронт через Яссы, но, в сущности, это было лишь претекстом для нашего свидания со стороны великого князя, а хотелось ему, видимо, другого, он желал, по-видимому, освещения с моей стороны настроения тех
По-видимому, мое направление его не удовлетворяло: он понял, что со мною рассуждать и осуждать государя не приходится, и очень быстро прекратил этот разговор, который сам начал в этой области.
Я прошел с ним к Виктории Федоровне и, посидев у нее 1/4 часа, обещал направить к ней мою жену, которой великая княгиня хотела поручить сделать некоторые закупки для румынской королевы.
Выходя из дворца великого князя, я, под впечатлением нашего с ним разговора, вынес твердое убеждение, что он вместе с Гучковым и Родзянко затевают что-то недопустимое, с моей точки зрения, в отношении государя, но что именно — я так и не мог себе уяснить.
28 ноября
Сговорившись по телефону с Юсуповым, заехал к нему сегодня в 1 час дня, дабы вместе с ним осмотреть то помещение в нижнем этаже его дворца, которое должно стать ареной нашего действа в день ликвидации Распутина.
Подъехал я с главного подъезда и прошел в кабинет князя сквозь невероятный строй челяди, толпящейся у него в передней.
«Послушайте, князь, — говорю ему, — неужели вся эта орава так и останется сидеть в передней, с ливрейным арапом во главе, в предстоящую нам ночь распутинского раута?»
Он засмеялся. «Нет, — говорит, — успокойтесь, останутся лишь два дежурных на главном подъезде, а все остальное будет отпущено вместе с арапом».
Мы прошли с Юсуповым в столовую, помещающуюся, как я сказал, в полуподвале его дворца.
Там работали люди, проводившие электричество.
Столовая имеет вид пока еще довольно растерзанный; в ней идет полный ремонт; но помещение это для приема дорогого гостя крайне удобное, глухое и мне думается, сужу по толщине стен, что если бы даже пришлось здесь стрелять, то звук от выстрела не был бы слышен на улице, ибо окна — их два в комнате — крайне малы и находятся почти на уровне тротуара.
После осмотра помещения мы поднялись вновь наверх, в гостиную князя, и через четверть часа я поехал в Государственную Думу с целью повидаться с В. А. Маклаковым, более тесное участие коего в нашем предприятии казалось нам с Юсуповым полезным, хотя Юсупов и полагал, что Маклаков не согласится на активную роль.
Поймав Маклакова в Думе, я, как говорится, сразу взял быка за рога и, усевшись с ним рядом у бюста императора Александра II, заявил ему, что для успеха нашего дела нас мало и что крайне желательно его участие как в нашем последнем совещании по этому вопросу, так и в выполнении намеченного плана.
Маклаков на меня воззрился, впился в меня взглядом и после продолжительного молчания заявил, что едва ли он может быть полезен, как активный деятель, в самой ликвидации Распутина, но что после таковой, если что-либо у нас выйдет негладко и мы попадемся, он не только готов
Вместе с тем, прозондировав у меня приблизительный день, когда мы должны осуществить намеченное, он как-то радостно объявил мне, что даже независимо от своей воли лишен возможности стать более тесным соучастником нашим, ибо к этому времени должен выехать в Москву, где ему придется пробыть около недели.
«Но вот о чем я вас горячо прошу, — с живостью добавил он, — если дело удастся, не откажите немедленно послать мне срочную телеграмму, хотя бы такого содержания: «Когда приезжаете?» Я пойму, что Распутина уже не существует и что Россия может вздохнуть свободно».
Я вздохнул. Типичный кадет, подумал я, но мне ничего не оставалось другого, как согласиться на его просьбу, и мы расстались.
29 ноября
Все утро провел в хлопотах: сначала ездил в Александровский рынок с женой на извозчике покупать гири и цепи, каковые с большими предосторожностями мы свезли на поезд и разместили частью в аптеке, а частью за книгами в вагоне-библиотеке, во избежание любопытства нашей поездной прислуги.
Затем в 1 час дня, после завтрака, я выехал с Лаэавертом на моем автомобиле осматривать окрестности Петрограда, согласно решения нашего последнего совещания.
Аазаверт сел за шофера, и мы прокатались без малого четыре часа по жестокому морозу, всматриваясь в каждую прорубь Невы, речонок и болот под Петроградом и оценивая степень их пригодности для намеченного дела.
В начале шестого, продрогшие и иззябшие, возвратились мы домой и еле отогрелись большими дозами tincturae coniaci. В сущности, из всего нами осмотренного подходящими, по-моему, оказались лишь два места: одно — плохо освещаемый по ночам канал, идущий от Фонтанки к Царскосельскому вокзалу, в каковом канале есть небольшая прорубь, и другое — за пределами города, на Старой Невке у моста, ведущего к островам
Интересно знать, что высмотрели Юсупов с великим князем и не привлекли ли их внимания эти же проруби?
30 ноября
Видел доспехи, приобретенные д-ром Лазавертом сегодня за 600 руб., по моему поручению шоферская доха, нечто в роде папахи с наушниками и шоферские перчатки.
Аазаверт облачался во все это при мне и выглядит типичным шофером — хлыщеватым и нахальным. Все купленное он свез до времени в гостиницу Асторию, в которой живет в дни наших наездов в Петроград
1 декабря
Сейчас 1 час ночи. Только что из поезда моего уехали великий князь, Юсупов и поручик С
Мы намечали дальнейшие детали задуманного.
Юсупов и я хотели бы приблизить момент его осуществления и закончить все не позже 12 декабря; но, оказывается, у великого князя Дмитрия Павловича все вечера вплоть до 16 декабря разобраны, а на вечер, который, по словам Юсупова, был более всего подходящим для выполнения нашего плана, у Дмитрия Павловича была назначена какая-то пирушка с офицерами-однополчанами, и ни отменить ее, ни перенести на другой срок великий князь не мог, так как, оказывается, сам назначил день этого собрания, и какая-либо перемена его могла бы вызвать толки.