Убийство в долине Нейпы (сборник)

Осборн Дэвид

Я перезарядила камеру, и мы спустились в тускло освещенные подвалы, давным-давно построенные руками трудолюбивых французских монахов. Там под каменными сводами было еще прохладнее, темнели ряды дубовых бочек, больших и малых, стеллажи, аккуратно заполненные бутылками, казались бесконечными, пьяняще пахло вином. Я мало обращала внимания на Брайанта, рассказывавшего об ежегодном «перелопачивании», то есть о переливании из одной бочки в другую, о «букете», «изысканности» или «законченности» вина. Он то и дело зачерпывал из дубовых бочек, чтобы проиллюстрировать сказанное. Столь же невнимательно я выслушала его извинения по поводу того, что эта откупоренная им бутылка оказалась «немой», а та «незрелой», поскольку вино, видимо, хранилось в

бочке, где одна клепка подгнила. Потом мы сидели на бочках и болтали в подвальном полумраке, а я представляла себе монахов-иезуитов в капюшонах в этом же погребе — теперь от них разве только прах остался, а тогда, при колеблющихся язычках пламени свечей, они тоже возились тут с винными бочками и бутылками… Теплые, дружеские интонации Брайанта, изумительное вино в стакане вознаградили меня за четыре часа утомительной экскурсии, вобравшей в себя процесс длиною в четыре года — от грозди на ветке до золотистой влаги в бокале.

Но, как вскоре оказалось, это было лишь короткое затишье перед таким ужасом, который, надеюсь, мне больше никогда в жизни не приведется испытать.

Глава 5

Я спросила Брайанта, почему он не последовал по стопам отца и не стал виноделом — ведь он знает этот бизнес досконально.

— Думаю, — ответил он со смешком, — это оттого, что о вине мы слышали в нашем доме буквально с пеленок — с утра до вечера и даже ночью. Мать умерла, когда мы с Джоном были еще маленькими, — быть может, она привила бы нам другие интересы, а отец не мог даже помыслить, что сыновья не унаследуют его увлечения. Он смотрел на нас как на будущих владельцев его винодельческого комплекса после того, как он уйдет в мир иной. Заставлял нас все школьные каникулы работать на винзаводе или на виноградниках. Он даже посылал нас во Францию учиться виноделию у французов. Джону это всегда было по душе. Но я, еще когда учился в колледже, пришел к выводу, что юриспруденция для меня интереснее.

— Чем отец был разочарован, — добавила я.

— Да, но со временем он смирился и поручил мне вести все юридические дела «Аббатства». И хотя мне принадлежит половина имения, я занимаюсь только юридической стороной дела. Вот Джон у нас действительно великий винодел, но во всем прочем — совершенное дитя.

— Лиз рассказывала мне, что вы подумываете о продаже «Аббатства», с тем чтобы купить имение подешевле.

— Это верно, — сказал он. — Об этом мы и спорим с Джоном время от времени. Но я понимаю, что в хорошие времена «Аббатство» может приносить значительную прибыль и, что более важно, здесь для Джона — все, центр мироздания и смысл жизни. Так что я в конце концов уступаю ему.

— Именно из-за этого вы так яростно спорили, когда я приехала?

— Ну, яростным спором я бы наш разговор не назвал. Просто Джон иногда ужасно горячится. Я намекнул ему, что поступило очередное предложение продать имение. Только намекнул, но он взорвался — он здорово устал в тот день, как я понимаю. Сбор урожая — большая нервотрепка для хозяина.

Все же я чувствовала какую-то недосказанность, что-то Брайант от меня скрывал.

— А как случилось, что Хестер стала совладелицей имения? Это потому, что она была замужем за Джоном?

— И потому, что развелась с ним, — ответил он. — Когда они с Джоном разводились, суд, по калифорнийскому закону о дележе имущества, определил ей половину его доли.

— Так что он сейчас владеет лишь четвертью имения?

— Совершенно верно.

— И долго они были женаты?

— Всего несколько лет, если это вообще можно назвать браком. Дома ее почти никогда не видели. Она оставалась с Джоном, лишь пока был жив наш отец, чтобы он тоже упомянул ее в завещании. Но она просчиталась. — Брайант рассмеялся. — Никогда не забуду ее лица, когда я сообщил ей, что Саймон умер банкротом. Последние годы жизни старик прескверно здесь хозяйствовал — в основном он был занят исполнением почетной роли этакого

патриарха виноделия в долине Нейпы. Поэтому до сих пор бедняге Джону приходится прилагать невероятные усилия, чтобы снова поставить дело на ноги. И он почти что в этом преуспел. Но тут началось вредительство. Лиз, кажется, вам уже об этом рассказывала?

— Да, — сказала я. — Это ужасно.

Обычно насмешливые глаза Брайанта потемнели.

— Уж если мне доведется изловить этого сукина сына, кем бы он ни был, — пробормотал он, — сам Господь его не спасет. Я ему еще добавлю за бедного мексиканца. Убежден, что это дело рук одного и того же негодяя.

— А при разводе Джону была присуждена опека над Луриной? — спросила я.

— Да. Хестер не хотела с ней жить. Понимаете, она не настоящая мать Лурины. Лурина — дочь первого мужа Хестер и его жены до появления Хестер. Жена бросила его и Лурину. Тогда он женился на Хестер, но вскоре умер. Хестер не знала, как отделаться от Лурины, поэтому позже, разойдясь с Джоном, она поспешила избавиться и от падчерицы, оставив ее Джону. А Джон пожалел девочку и стал отцом-одиночкой. Затем появилась Лиз. Уверен, что Хестер берет Лурину с собой в поездки по магазинам с одной-единственной целью — позлить Джона. Она никогда не любила ни его, ни Лурину.

— То есть «мне она не нужна, но и ты ее не получишь». Так, вероятно?

— Спорить не берусь, — согласился Брайант.

— Ну, а что же сама Лурина? Как она относится к Хестер?

— Не думаю, что здесь большая любовь. Расставание с мачехой вряд ли было для нее большой потерей.

— И тем не менее Джон разрешает ей ездить с Хестер по магазинам?

Брайант пожал плечами.

— А что ему остается делать? Лурина, да простит ее Бог, крутится в веселых компаниях с шикарной, богатой публикой, где надо быть хорошо одетой. Но деньги ей даются туго, если вообще перепадают. А Хестер подбрасывает ей на тряпки. У Лурины же к людям такой подход: есть у тебя деньги — ты прекрасный человек, нет — катись к черту. Джона это очень огорчает.

Проходя через винные погреба, я спросила Брайанта, почему он не женится.

— Наверное, потому, что я никому не нужен.

— Ох, лжец!

Он рассмеялся и поинтересовался моим браком и жизнью после смерти мужа. Я была рада его обществу. Хотя мне нравилась подвальная тишина и прохлада, расхаживать тут в одиночку было бы малоприятно — туманный холодный сумрак постепенно нагнетал тоску и страх. В одном совсем скудно освещенном углу мы наткнулись на ржавые железные ворота, за которыми темнел склеп, где можно было разглядеть кучу черепов и костей.

— Усыпальница иезуитских монахов, — сказал Брайант. — Зрелище впечатляющее и пугающее. Туристы валом бы валили на такую приманку, но Джон об этом и слышать не хочет.

По узенькой каменной лестнице, исхоженной ногами бесчисленных монахов, мы поднялись в часовню. Меня поразила простая безыскусная красота этого места — балки под черепичной крышей, ласточка, бесшумно взметнувшаяся из гнезда, ряды старых растрескавшихся скамеек со спинками, каменная купель, деревянное, ручной работы резное распятие, некогда ярко раскрашенное, а теперь тусклое, выцветшее.

— Сюда редко заходят, — сказал Брайант. — Разве что по торжественным датам, но Лиз следит, чтобы тут было чисто и прибрано, чтобы не было летучих мышей и разных насекомых.

Через маленькую дверь мы прошли в помещение, которое я посчитала ризницей. Отсюда шла вверх узенькая винтовая лестница.

— Черный ход в контору, — пояснил Брайант. — Главный же вход в заводоуправление — со стороны лоджии.

Мы поднялись по лестнице и оказались в коротком коридорчике. В конце его Брайант открыл другую дверь, и мы шагнули в большую приемную современного офиса. Все здесь резко контрастировало с древностью, на которую я насмотрелась внизу. Плафоны дневного света, мебель — все было модерновое, во всю стену красовались огромные фотоснимки виноградника и винзавода. Двери вели в служебные кабинеты.