Убийство в музее восковых фигур
Шрифт:
Бенколен склонил голову набок, как бы прислушиваясь к стуку эмалевых часов. Я видел, как за серыми окнами под порывами ветра трепетали остатки листвы. Казалось, что кипит и бурлит какая-то алая масса. Это были клены. Джина Прево, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана, в неярком свете были видны безукоризненная линия шеи и длинные, мокрые от слез ресницы. Было так тихо, что неожиданный звон дверного колокольчика заставил всех вздрогнуть.
— Не беспокойтесь, Поль, — промолвила мадам, — Люси в кухне. Она откроет. Итак, мсье?
Колокольчик еще не смолк,
— Может быть, ваша дочь, мадам, вела дневник? Или у нее есть записи, которые могли бы пролить свет?
— Каждый год Одетта начинала новый дневник, но бросала его не позже чем через две недели. Она хранила письма и записки. Я их просмотрела — там ничего нет.
— В таком случае… — начал Бенколен и тотчас смолк. Взгляд замер и стал полон внимания. Рука замерла на полпути к подбородку. Я почувствовал, как в груди от волнения зачастило сердце. Искоса взглянув на Джину Прево, я заметил, что она напряженно выпрямилась, судорожно вцепившись в подлокотник.
Снизу из зала до нас явственно доносился голос человека, который только что звонил в дверь. Человек сказал просительно:
— Тысяча извинений. Не могу ли я увидеть мадам Дюшен? Меня зовут Этьен Галан.
Глава 8
ОТКРОВЕНИЯ У РАСКРЫТОГО ГРОБА
Никто не пошевелился и не заговорил. Голос был настолько необычный, что, услышав его впервые, хотелось немедленно выяснить, кому он принадлежит. Глубокий, ласковый, мягко-сочувственный. Я представил, как Галан стоит в открытых дверях на фоне мокрой листвы. В руках у него шелковый цилиндр, плечи чуть опущены под безукоризненным утренним пальто, как будто он просит извинения, и на вас участливо взирают его серо-зеленые глаза.
Я взглянул на присутствующих. У мадам было совершенно отрешенное лицо — она уже глубоко погрузилась в свои думы. Джина Прево была ошеломлена и выглядела так, как будто не верила своим ушам.
— Нездорова? — проворковал голос. — Какое несчастье! Мое имя ей ничего не скажет. Я был большим другом ее покойного супруга и очень хотел бы выразить глубочайшее соболезнование… — Последовала пауза; казалось, что посетитель размышляет. — Может быть, что-то удастся сделать? Мне кажется, здесь сейчас мадемуазель Прево? Ах, я прав, прекрасно. Может быть, я смог бы побеседовать с ней как с другом семьи? Благодарю вас.
Мы услышали легкие шаги горничной, направляющейся к лестнице. Джина Прево поспешно поднялась с дивана.
— Я не хочу, чтобы вы утруждали себя, мадам Дюшен, — сказала она, выдавив подобие улыбки. — Не беспокойтесь, я спущусь вниз и приму его.
Она с трудом произносила слова, как будто страдала сильной одышкой. Мадам оставалась неподвижной.
Я обратил внимание на то, как побледнела девушка, когда быстрыми шагами прошмыгнула мимо нас. Лишь только за ней закрылась дверь, Бенколен поспешно прошептал:
— Мадам, быстрее. Есть ли в доме черный ход и лестница вниз?
Она медленно подняла глаза. Между ними мгновенно протянулась нить взаимопонимания.
— Да,
— Можно ли оттуда попасть в вестибюль?
— Да. Через комнату, где сейчас Одетта.
— Вам знаком этот путь? — резко спросил детектив Робике. — Прекрасно. Покажите его мсье Марлу. Поторопитесь, Джефф. Вы знаете, что надо сделать.
Он метнул в мою сторону яростный взгляд. Ясно, любой ценой я должен услышать их разговор. Робике был настолько изумлен, что начал спотыкаться на каждом шагу. Но и до него, кажется, дошел призыв поторопиться и не шуметь. Было слышно, как Джина Прево спускается по парадной лестнице. Робике показал мне узкие, ведущие вниз, к счастью, покрытые ковром ступени и при помощи пантомимы попытался объяснить нужное направление. Дверь у основания лестницы издала легкий скрип, но я беспрепятственно протиснулся через нее в полутемную столовую. В противоположном конце через полуоткрытую дверь виднелись поникшие цветы. Сюда! Из комнаты, где стоял гроб, вторая дверь вела в вестибюль. Она была почти полностью прикрыта тяжелыми портьерами.
Я прокрался к двери, чуть не сбив по пути огромную корзину с белоснежными лилиями. Закрытые ставни, сквозь которые пробивались полоски света, удушающе сладкий аромат цветов, серый гроб с бронзовыми ручками… В тишине этой печальной комнаты были слышны голоса. Пара стояла в центре вестибюля. Я понял, что они говорили так, чтобы было слышно на втором этаже, а самое важное, нужное лишь им, добавляли шепотом. Я едва-едва разбирал это бормотание.
— …насколько я поняла, мсье, простите, я не расслышала вашего имени, вы хотели меня видеть? (Ты сошел с ума! Здесь детектив!)
— Наверное, вы не помните меня, мадемуазель. Я имел счастье видеть вас однажды у мадам де Лювек. Меня зовут Галан. (Необходимо было увидеться. Где он?)
— Ах да, конечно. Вы понимаете, мсье, в каком мы все горе? (Наверху. Там все. Горничная в кухне. Уходи, ради Бога!)
Мне было интересно, долго ли им удастся сохранить светский тон беседы и как скоро захватившие их проблемы заставят сменить индифферентный тон на более живой и заинтересованный.
— Один из наших общих знакомых, которому я позвонил, сообщил, что вы находитесь здесь, и я осмелился просить вас принять меня. Нет слов, чтобы выразить степень потрясения, которое я испытал, услышав о кончине мадемуазель Дюшен. (Он подозревает меня и ничего не знает о тебе. Нам необходимо где-то поговорить.)
— Мы все потрясены, мсье. (Невозможно.)
Галан печально вздохнул.
— Передайте мое глубочайшее соболезнование мадам Дюшен. Скажите, что я буду счастлив оказать ей любую помощь, какая только в моих силах. Благодарю. Вы мне позволите бросить прощальный взгляд на несчастную мадемуазель? (Там они не смогут нас услышать.)
Сердце в моей груди оборвалось. Я услышал всхлипывания и шорох, как будто ее рука схватила Галана за рукав и была грубо сброшена. Но голос его ни на йоту не утратил мягкости и доброты. У меня возникло ощущение, что я прижат к стене.