Убийство в состоянии аффекта
Шрифт:
– Никаких.
– Что, совсем никаких? – удивился «важняк».
– Совсем. Часы золотые, бижутерия… Вот, сами смотрите – это все, что нашли.
Турецкий задумчиво уставился на кучку дамской бижутерии. Серебро, дешевое золото, цирконий. Вещи художественные, со вкусом, но дешевка… Дешевка…
Нет, тут что-то не сходится.
– Тайников в квартире нет? – спросил Турецкий.
Минутное замешательство в рядах подчиненных.
– Вроде нет.
– Вроде? Не искали. Проверить
– Так точно.
– Подождите, что-то еще хотел спросить… – Турецкий потер лоб, сосредотачиваясь. – Да! Вот еще что. Все документы, фотографии, видеокассеты, письма, записные книжки – все, все, где хоть одно слово написано ее рукой или упоминается имя сами знаете кого, – собрать в коробку. Я заберу с собой. Чеки из магазинов, записки к букетам, открытки, письма – все. Мусоропровод осматривали?
– Вывезли мусор ночью, – ответил меланхоличный голос.
– Плохо. В квартире мешки с мусором были?
– Есть. Просмотрели. Ничего подозрительного.
– Это я сам решу.
Турецкого отвели на кухню. Там на полу, на расстеленном целлофане, лежало аккуратно рассортированное содержимое помойного ведра Лебедевой. Турецкий наклонился и застыл над мусором в позе профессора археологии. Остальные притихли, как в детской игре «морская фигура на месте замри».
– М-да, – сказал наконец «профессор», разгибаясь. – Разбитый бокал. Отпечатки с него снимали?
Позорное молчание.
– Аккуратно снять.
Турецкий обвел взглядом кухню и одобрительно вздохнул: никаких гладильных досок вместо стола, никаких стульев-паучков. Покойная Полина Лебедева предпочитала классику.
Он открыл дверцу холодильного шкафа для вин, осмотрел бутылки – несколько початых. По следам порошка было заметно, что над бутылками изрядно поработал эксперт по дактилоскопии.
– Проверить, что было в разбитом бокале. Не совпадет ли с содержимым открытой бутылки.
Турецкий заглянул в посудомоечную машину. Увидел второй такой же бокал, тарелки – чисто вымытые.
– Следов пепла от сгоревшей бумаги в пепельницах не нашли?
– Нет.
– Коля, – Турецкий поймал подчиненного за фалду кожаного жилета, – если бы ты хотел что-нибудь сжечь, например письмо, любовную записку, перчатки – ты бы где это делал?
– В туалете, – не задумываясь, ответил подчиненный.
– В камине, – подсказал более сообразительный старший группы, уразумевший, к чему клонит «важняк». – В камине она могла сжечь.
– Смотрели? – обратился к нему Турецкий.
– Честно говоря…
– Так чего стоишь? Ладно, я пошел знакомиться с соседями.
Турецкий вышел на лестничную площадку.
Белые матовые стены, яркие светильники, мраморная плитка на полу, веселенькие коврики у дверей. Никаких металлических конструкций – фешенебельные дубовые двери, кованые чугунные детали. На одной двери глазок сделан в виде средневекового зарешеченного оконца, на другой – кольцо в виде львиной головы с оскаленной пастью… Изысканно…
Турецкий подумал, что в любом другом доме новость о самоубийстве одинокой красивой соседки мигом собрала бы любопытную толпу жильцов, жаждущих поделиться с властями информацией.
В любом нормальном доме. Только не в этом.
Эти солидные двери, казалось, говорили: «Нас это не касается!»
В подъезде стояла тишина. Ни одного любознательного лица, ни одного праздношатающегося. Даже лифт двигался бесшумно.
Турецкий позвонил у двери с номером 124 под львиной чугунной головой. Подождал. Еще раз позвонил.
Дверь открыла пожилая дама, настроенная враждебно.
– Здравствуйте. Я из Генеральной прокуратуры, следователь по особо важным делам Турецкий.
Дама сдвинула со лба на нос очки и внимательно просмотрела книжечку удостоверения.
– В чем дело? – строгим голосом спросила она, сверяя фото в книжечке с физиономией незваного гостя.
– Вы знаете, что ваша соседка из сто двадцать пятой квартиры сегодня ночью погибла при трагических обстоятельствах? Я должен задать вам несколько вопросов.
Дама промолчала. Турецкий понял, что она знает новость, но не выдает своих чувств.
– А в чем дело? – повторила она, возвращая удостоверение.
– Мы так и будем в коридоре разговаривать? Может быть, я войду?
– Не имеет смысла. Вряд ли наша беседа затянется. Я ничего не знаю.
– Вы были знакомы с покойной?
– Нет.
– Но вы встречали ее на лестнице, не так ли? В лифте? У почтового ящика?
– Да.
– Здоровались?
– Иногда.
– Разговаривали о погоде?
– Никогда. Нет.
– Вы одна живете? – спросил Турецкий, едва сдерживая раздражение.
– Какое это имеет значение? – ответила дама.
– Большое! Может быть, вы или ваши родные слышали что-то этой ночью?
– Нет. Ни я, ни мои родные ничего не видели и не слышали. Наши окна выходят на другую сторону дома.
– Когда вы последний раз видели Лебедеву?
– Кого?
– Вашу соседку из сто двадцать пятой.
– Так бы сразу и говорили. Не помню, позавчера или поза-позавчера. Точно не скажу.