Убийство в старом доме
Шрифт:
Наверное, вовсе не случайно люди не любят, когда мы, полицейские, вмешиваемся в их жизнь. Мы взбаламучиваем воду, которая больше никогда не станет прозрачной.
— Врач, производивший вскрытие, считает, что смерть наступила максимум две недели назад, — сказал я, прячась за чужим мнением. С наукой не поспоришь! — Пока мы ничем не можем объяснить такое странное обстоятельство, но наша цель — рано или поздно найти ответ. И первым делом нам все же необходимо убедиться в том, что жертва — именно та, за кого мы ее принимаем.
Картертон вздохнул и вытер губы ладонью.
— Ясно… Конечно,
Я сделал вид, что не расслышал в его словах просьбу.
— Надеюсь, она вполне узнаваема. Извините, сэр, но больше я ничего не скажу. Я не имею права каким бы то ни было образом влиять на вас.
— Ее… то есть врач уже…
— Да, но следов его работы вы не увидите. Вам покажут только ее лицо. Остальное будет закрыто.
Картертон отвернулся, сглотнул слюну и снова вытер рот рукой.
— Что ж, ладно, — буркнул он. — Когда и где?
— В покойницкой, сэр. Мы с вами можем пройти туда сейчас же. Надеясь, что вы не откажете нам в помощи, я попросил тамошних служащих подождать нас.
— Разумеется, я хочу помочь! — рявкнул Картертон. — Черт побери… давайте скорее покончим с этим!
Он встал и с решительным видом схватил шляпу и трость.
— Славная у вас трость, — заметил я.
Вещица в самом деле была приметная, с серебряным набалдашником, украшенным, как мне показалось, каким-то гербом.
Картертон недоуменно покосился на меня, потом перевел взгляд на свою трость.
— А-а-а… Она принадлежала моему покойному отцу. Единственная вещь, которую он мне оставил. А это… — он указал на герб, — герб его полка.
Сам того не понимая, Картертон сообщил мне ценные сведения о себе. Я узнал, что у него, кроме скудного жалованья, нет ни гроша. Следовательно, он всецело зависит от тетушкиной милости. Значит, за его модный костюм, дорогие сапоги и белье заплатила она. В подобном положении он уязвим не только во мнении своего министерского начальства, но и во мнении доброй родственницы, которая платит по его счетам.
Чем ближе мы подходили к месту назначения, тем больше нервничал и замыкался в себе Картертон. Когда мы вошли, он разрывался между угрюмостью, за которой, по моей догадке, таился страх, и довольно неубедительной развязностью, скрывавшей то же самое.
— Ну, где же она? — Он огляделся по сторонам и скривился от омерзения. — Здесь чертовски неприятно пахнет!
— Наверное, сэр, все дело в газе, — негромко ответил я.
Естественно, мой ответ еще больше смутил и встревожил его; но я указал на газовую горелку на противоположной стене, от которой и шел ядовитый запах.
— Ах да, — сказал мой спутник. — Конечно, газ — довольно…
Дневной свет быстро угасал; по пути в покойницкую мы обогнали фонарщика, который совершал вечерний обход городских улиц и зажигал фонари. Газовый свет на улице — благо. Газовое освещение в доме, по-моему, удовольствие весьма сомнительное.
Я успел заметить, что жилище миссис Парри оборудовано газовыми горелками. Видимо, она и ее покойный муж привыкли жить на широкую ногу. В моем обиталище
Кармайкла на месте не оказалось, зато нас ждал его жуткий ассистент, так и не снявший своего мясницкого фартука. Он словно нависал над накрытым простыней телом, время от времени бросая на Картертона злобные взгляды. На меня он смотреть избегал, зная, что не нравится мне. Я покосился на своего спутника. Картертон побелел, как фарфоровый стол, и то и дело вытирал пот со лба и верхней губы. Мне стало его жаль.
— Итак, сэр, дайте нам знать, когда будете готовы. Взгляните на нее хорошенько и, если вам покажется, что перед вами не мисс Хексем или что вы не уверены, так и скажите. Лучше усомниться, чем высказать мнение, которого вы на самом деле не придерживаетесь.
Картертон кивнул и жестом велел ассистенту Кармайкла откинуть простыню. Когда тот кивнул и снял простыню ловким движением длинных тонких пальцев, в ноздри нам сразу ударил сладковатый, гнилостный запах смерти. Даже промышленный газ оказался не в состоянии перебить его. Как я и обещал Картертону, ему показали только лицо покойницы. Простыня закрывала ее тело до шеи. Кроме того, макушка, куда пришлись самые сильные повреждения, была замотана белой тканью. Из-под повязки выбилось несколько светлых локонов. Поэтому лицо умершей, все в кровоподтеках и трупных пятнах, с запавшими щеками, полузакрытыми глазами и ввалившимися губами, лилово-серое от начавшегося разложения, казалось не вполне настоящим. Перед нами как будто открыли какую-то жуткую маску, в которой больше не было жизни. Это был всего лишь быстро разрушающийся каркас, из которого давно улетела душа. И все же останки внушали жалость. Я спросил себя, правильно ли поступил, приведя сюда Картертона на опознание, и осторожно покосился на него, испытывая дурное предчувствие.
Картертон пошатнулся; я готов был подхватить его, но он взял себя в руки и, надо отдать ему должное, не стал уклоняться от своего жуткого долга. Он взглянул на лицо, искаженное предсмертной мукой, ненадолго отвернулся, потом снова склонился к трупу и бросил на него еще один внимательный взгляд.
— Это Маделин Хексем, — сказал он наконец. — Вначале я не был уверен. Она не… то есть она не такая, как была. Но теперь я уверен, что это она… совершенно уверен! — Он полез в карман за платком.
Я кивнул ассистенту Кармайкла, и тот снова накрыл тело простыней. Картертон отвернулся, чтобы вытереть губы, и тут его накрыла тошнота. Привыкший к подобным казусам ассистент ловко подставил ему под подбородок металлический лоток, стоявший неподалеку — видимо, как раз для таких целей. Картертона обильно вырвало.
Ассистент Кармайкла подал голос, и я вздрогнул от неожиданности, обычно он молчал. Возможно, как представитель доктора Кармайкла, он считал своим долгом высказаться.
— Очень грустно, господа, — произнес он. Голос у него оказался мягким, как и руки, и масленым, как его прилизанные волосы. — Юность и красота повержены в прах… Да, очень грустно!