Убийство в Угличе

Махаев Геннадий Иванович

— Пришел я сегодня в номера да и говорю Ефиму, давай-ка, Ефимушка, книгу посмотрим да наличность сочтем, надо бы Двор­нику да сторожу денег немного дать, наградить хоть по три руб­ля, люди пожилые и служат хорошо.

— Надо, надо, говорю, неси книги, проверим, сосчитаем и те­бе пять рублей дам, за меня ты тут трудился эти дни.

— Мне это не в тягость, — отвечает. Принес он книги, ста­ли мы с ним разбираться, я то про одного спрошу, то про дру­гого, а сам все запись про купца этого Заворыкина смотрю. Ви­жу — есть,

прибыл семнадцатого, убыл двадцатого утром, де­нег взято за три дня. Спрашиваю — почему за три дня, когда два пробыл, ведь девятнадцатого утром уехал. Как бы после обеда, тогда день засчитался, а так — нет, не порядок, у нас лишнего не берут.

А он говорит: утром не рано было, а часов десять, ну я и поставил день-то, купец не ругался,, поворчал немного, но зап­латил. Ну я деньги пересчитал за все дни, что постояльцы запла­тили, выдал всем, что обещал, да и пошел было, а по пути из кух­ни Степка, мальчишка, помощник коридорного, бежит.

— Стой — говорю, а ну, поди сюда, ты что же это, стервец, господам сапоги подаешь с опозданием? Кому, говорит, я с опоз­данием подаю?!А купцу Заворыкину, что намедни уехал, хотел ехать часов в восемь, уехал в десять и все из-за тебя! Где тебя черти носили,, что гость без сапог сидел до десяти часов?!

Помилуйте, говорит, я этого купца и в глаза не видел. Как, говорю, не видел, из номера шестого он девятнадцатого уехал, купец солидный, а ты что же это?! «Так этого купца я с вечера не видывал, вечером же он уехал!» Восемнадцатого что ли? — спрашиваю. А я почем знаю, какого! А только я видел, что он вечером на телегу садился!

— На какую телегу, — спрашиваю. А простая телега с ло­шадью, — отвечает. Ну, дурак, ясно, что не с коровой! С какой лошадью? Да темно было, лошадь и лошадь, вроде, гнедая. А ку­чер — что? — спрашиваю. А кучер в армяке да малахае был. Я не разглядел, отвечает. А купца-то разглядел! А, может, это и не он был!

Степка говорит: пальто на ём черное да сапоги были. А ли­цо-то видел? — спрашиваю. А на что мне разглядывать? Холод­но, чай, стоять-то! А тебя-то он видел? — спрашиваю. Нет, я ведь не с главного крыльца вышел, а из ворот сбоку глядел.

— А чего вечером на улице шлялся? Да не шлялся, а вышел снега набрать, кухарка, вишь, угорела — так снегу-то ей на голо­ву надо было. Набрал снегу и домой.

Ну, ладно, вот тебе двугривенный, так что никому ни сло­ва — понял аль нет?! Понял? — Отвечает: не маленький! Ну смот­ри у меня! С тем я и к вам пришел.

— Да, — покачал головой Кухов, — что-то неладно тут! На­до запрос на Улейму об купце подавать, хотя тут недалеко; по­жалуй, я урядника наряжу, скоро и вернется.

Он позвал дежурного и приказал: позови-ка мне, братец, урядника Нилова, Через малое время Нилов переступил порог кабинета: «Вызывали, господин следователь?»

— Вызывал, вызывал.,. Вы вот, что, милейший, поезжайте-ка на Улейму, на бумажную

фабрику. Узнайте там, купец Заворыкин на месте ли,

— А если нет, что прикажете, — доставить?

— Нет, тогда прознай про купца, когда приезжал в Углич да сколько пробыл, где останавливался, с кем, куда ходил. Все ли понял, Петр Иванович?

— Все понял, ваше благородие, разрешите идти.

— Идите, да как приедете, тотчас ко мне!

— Да мне и к вечеру не управиться: туда верст двенадцать да тем, да обратно, только к ночи вернусь!

— Ну. вот утром и придете сразу.

Отпустив, Кухов еще раз поблагодарил Хряпина за помощь:

— Дело ведь очень серьезное, Фрол Данилыч, само губерн­ское начальство запрос по этому делу уже прислало. А у нас по­ка — ничего, ни одной зацепки нет!

Теперь Кухов решил сам пойти на Московскую улицу и по­спрашивать, может, кто чего и видел.

Погода стояла солнечная, весна была в самом разгаре. «Не­далеко и до светлого праздника»,.. — подумал следователь, на­до бы закончить это дело побыстрей, а то город взбудоражен и люди боятся, а мы четвертый день топчемся на месте...» || Время стало уже около трех пополудни. Подойдя к дому Шунаевых, Кухов подозвал городового. — Все тихо? — спросил следователь. — Тихо, ваше благородие! — ответил городовой.

— Никто не приходил эти дни, не справлялся ни о чем?

— Любопытных много, да я гоню всех!

— А что судачат промеж себя?

— Да разное все, кто чего говорит, а больше небылицы плетут.

— Какие, например?

— А такие, дескать, это Ванька Кривой, недаром в участке сидит! Другие не согласны, не может, мол, Ванька, он не душегу­бец, вор — да, но не убийца. Третьи вовсе околесицу плетут, мол, из леса лихие люди пришли, да и из какого леса, ваше благородие? Нет у нас шаек в округе!

— Да. шаек нет, ерунда все это, — согласился Кухов.

— Вот и я говорю, ерунди, а старуха Егорова толкует: ви­дела здоров с го мужика с бородой — весь прямо леший, а на те­леге у его хвою заприметила, не иначе из леса.

— Что за старуха, где проживает?

— На Дмитровской, недалече от кладбища, это рядом, вон направо за угол, да и третий дом.

— Так! Пойду-ка я к ней схожу, — оживился Кухов, — а ты будь здесь, скоро родственники из Твери приедут, так дом им передадут, кончится твоя охрана.

Пройдя до конца по Московской, свернул на Дмитровскую и отсчитав третий дом, постучал в калитку.

— Эй, есть кто живой, или нет?

— Из дома вышла девочка лет восьми: «Кого надо, дяде­нька?»

— Егорова здесь проживает, или нет? — спросил Кухов.

— Здесь бабушка живет.

—- Ну так позови, да побыстрей, скажи — полиция требует!

Девчонка мигом юркнула в дверь и вскоре на крыльцо вы­шла старуха.

— Чего надо, господин хороший? — спросила бабка.