Убийство в Венеции

Мортенсон Ян

— Знаю, я просто пошутил. Однако я предпочитаю сдержанность. Отдаю предпочтение Хаупту, а не перегруженным французским бюро в стиле барокко. Так что Рубенс не совсем в моем вкусе.

— Кстати, о Рубенсе. Я должен кое-что тебе рассказать. Хотя ты вряд ли мне поверишь. Я порой и сам не верю в случившееся. Возможно, все это мне приснилось. — Он замолчал и серьезно посмотрел на меня.

— Тебе приснился Рубенс? — спросил я и протянул пустую чашку стюардессе, обходившей всех с серебристым кофейником.

— Может быть, не знаю. — Андерс, казалось, был удручен, чем-то подавлен. — Как-то я проснулся в своей квартире среди

ночи оттого, что кто-то светил карманным фонариком прямо мне в лицо, — серьезно произнес он. — У моей кровати стояли две черные фигуры. Одна из них держала пистолет. Все, приехали, подумал я. Воры, убийство с целью ограбления и все такое. «Если ты оденешься и пойдешь с нами, тебе ничего не будет», — сказал один, а второй помахал своим пистолетом. Так что выбор был несложным. Затем мы вышли к машине. Они уже завязали мне глаза, и я ни черта не видел; а на них были такие лыжные шапочки с отверстиями для глаз и рта.

— Как у грабителей банков?

— Точно. Мы ехали где-то с час. Точно не знаю. И не имею ни малейшего понятия, в какую сторону.

— Они разговаривали друг с другом?

Дай мне дорассказать, — выговорил он нетерпеливо. — Нет, они не произнесли ни слова, пока мы ехали. Когда машина остановилась, мы вышли во двор. Во всяком случае, я ступил на гравий. Затем — вверх по каменной лестнице и в дом. А потом — еще два лестничных пролета наверх. Открылась дверь, и я очутился в комнате. Повязку сняли, и я смог осмотреться. Там было темно, лишь на одной из боковых стен висела большая картина, освещенная лампой направленного света. Свет был настолько сильным, что рассмотреть еще что-либо в комнате было невозможно.

— Ты уверен, что это тебе не приснилось?

Он пожал плечами.

Самым невероятным было то, что картина была написана Рубенсом. Неизвестная картина Рубенса.

— С чего ты взял?

— Я же о нем диссертацию написал. И я, в общем-то своего рода мировой авторитет в этом предмете. Ты представить себе не можешь, скольких директоров музеев и разных других я разочаровывал, разоблачая их сокровища. Частенько попадается школа Рубенса, порой — блестящие того времени подделки. Да и поздние тоже. Но только не сам Рубенс. Каждую из известных картин Рубенса я или видел собственными глазами, или знаю по фотографиям или диапозитивам.

— Другими словами, ты изучил картину?

— Конечно. Именно этого они и добивались. Чтобы я подробно прошелся по полотну и констатировал, кто же его написал. Оно было грязным и изрядно потрепанным, но автором был Рубенс. Без сомнения.

— Откуда ты знаешь, что картина была неизвестной?

— Все его произведения занесены в каталоги, но за столетия многие картины пропали, некоторые сохранились лишь в виде копий или воспроизведены в эстампах и гравюрах. Оригиналы гибли во время пожаров и других несчастных случаев. Многие великие произведения искусства исчезли во время Тридцатилетней войны, другие — в наполеоновские войны. Не говоря уже о второй мировой войне и хищнической охоте нацистов за предметами искусства. Так что по-прежнему не исключена возможность обнаружить картины старинных мастеров — Тициана, Микеланджело, Ван Дейка и Фрагонара, да просто взять любые имена наугад.

— Но как мог попасть подлинник Рубенса в окрестности Стокгольма?

— Понятия не имею. Вероятно, был вывезен во время какой-нибудь революции или войны и потом убран, потому что вкусы менялись, и никто не

понимал, на сколько хороша картина.

— Что она изображала?

— Юдифь, убивающая Олоферна.

— Что-что?

— Как у тебя с образованием? — Андерс улыбнулся и пригубил коньяк. — В «Книге Юдифи», которую ты найдешь, читая апокрифы, говорится о вдове Юдифи, спасшей свой город Ветилуя и убившей полководца ассирийцев Олоферна. Рубенс обожал библейские мотивы, а как раз этот сохранился на гравюре в Британском музее, причем оригинал считался пропавшим. До сего времени. Жутковатая вещь, на самом деле. Она отрубает ему голову. Он лежит обнаженный, кровь хлещет.

— Хочешь сказать, что ты стоишь среди ночи в большой комнате, похищенный двумя гнусными типами в шапочках как у грабителей банков, и они просят тебя провести экспертизу картины Рубенса. И что ты сделал открытие века в истории искусства?

— Я знаю, что это звучит неправдоподобно, и иногда сам задумываюсь — не приснилось ли мне все.

— Что было потом?

— Я сказал им, что я думаю. Что это настоящий Рубенс, пропавший в начале XVII века. Он написал картину в 1608 году в Италии и забрал ее с собой в Антверпен. С тех пор никто не знал, куда она подевалась. До сих пор. Потом они надели на меня повязку и отвезли обратно в город.

— Они ничего тебе не сказали?

— Что если кому проболтаюсь, то распрощаюсь с жизнью.

— Распрощаешься с жизнью! Да они просто пугали.

— Да, сказал он со вздохом. — Звучит глупо, но тогда, в темноте, я понял: они не шутили.

Я смотрел на него. Он был бледен, глаза блестели от спиртного. Сколько он, собственно, выпил? Может, у него алкогольные проблемы, или он просто хотел заглушить страх?

— И вот еще что, — тихо сказал он. — Почти такое же сюрреалистическое. Когда я рассматривал картину, открылась дверь и кто-то заглянул в комнату. И я увидел ее лицо, потому что на ней маски не было.

— На ней?

— Они закричали, чтобы она вышла. Наверняка боялись, что я смогу ее узнать.

— А ты ее узнал?

— Да, узнал. Я видел ее раньше.

— И где же?

— Во Флоренции. Ты видел ту прекрасную девушку, что олицетворяет Весну на картине Боттичелли?

Я кивнул.

— Это она стояла в дверях. Весна Боттичелли.

ГЛАВА II

— Ты находишь картину Рубенса, считавшуюся утерянной с начала XVII века. Одновременно встречаешь женщину, которой должно быть около пятисот лет. — А вокруг тебя — гангстеры в масках, которые прикончат тебя, если кому-то проболтаешься. Что-то многовато для одного раза.

— Я знаю, что это кажется неправдоподобным, — устало сказал Андерс. — Вообще ерунда какая-то.

— Ты уверен, что тебе все это не пригрезилось? Если хорошенько подумать. Ты — специалист по Рубенсу и в глубине души мечтаешь обнаружить какую-нибудь картину и произвести научную сенсацию. А тут вдруг женщина Олоферну голову отрубает. Хлещет кровь, ножи сверкают. Темнота, люди в масках. Восхитительная красавица. Фрейду было бы работы.

Но Андерс не смеялся, вертел коньячный стаканчик в длинных, чувствительных пальцах. «Руки у него как у скрипача», — подумал я. Или как у пианиста. Я взглянул на него: мягкое, впечатлительное лицо, большие голубые глаза. Андерс всегда любил фантазировать, жил в своем собственном мире. Но вот это все, пожалуй, уж слишком.