Убийство за кулисами
Шрифт:
Успокоив себя таким образом, он аккуратно припарковал «ямаху» рядом с входом в дом и нырнул в почти непроницаемую тьму особняка: ему, как и все эти годы, везло: половина фонарей у облюбованного им для работы окна не горели. Место, несмотря на близость центра, вообще было глухое. Здания вокруг в основном офисные, первые жилые дома начинались метрах в пятистах, не ближе.
Окончательно успокоившись, Васильев занялся делом: извлек из прихваченной с собой барсетки глушитель, быстро и ловко навинтил его на дуло. Определился с положением во время выстрела: вновь повезло! Стоял бы особняк на пятнадцать — двадцать метров дальше от ДК, пришлось бы искать другое убежище, поближе к ярко освещенному крыльцу… Васильев
Он осторожно, стараясь не делать лишних движений, оглядел комнату, в которой находился. Видимо, будущий холл какого-то офиса. В густой темноте, обступавшей его, угадывались силуэты двух козел, стремянки, каких-то высоких цилиндрических бочек с краской и побелкой, которые видел днем… Ни единого подозрительного шороха, звука, дыхания… Точно нервы! Стареешь, Игорь Симонович, усмехнулся он про себя и сам же себе посоветовал никому в этом не признаваться.
Следующий взгляд на часы заставил Васильева выкинуть из головы свои пустые страхи и собраться, как концентрируется перед прыжком хищник: до появления объекта оставались считаные минуты, судя по всему, тот сегодня даже задерживался по сравнению с обычными вечерами!
Внезапно двери распахнулись, и шумная ватага артистов высыпала на крыльцо ДК, словно горох из мешка, заставив Васильева напрячься, но и тут же вновь расслабиться: Строганова, которого он прекрасно знал в лицо, «познакомился», выслеживая его бабу, среди этих пискунов не было — как и предупреждал Ираклий, появлялся он позже всех, должно быть, обходил помещения театра, проверяя, все ли в порядке, прежде чем уйти.
Васильев поморщился: несколько человек для чего-то задержались на крыльце, могли помешать… Но, слава богу, o чем-то поспорив с минуту, ушли… Теперь он уже весь был сосредоточен на тяжелой двери ДК, не спуская с нее пристального взгляда: пальцы тяжело и привычно сжали рукоятку пистолета. И тут же дрогнула и начала распахиваться находящаяся в круге яркого света фонаря дверь. Он, голубчик! Рука Васильева медленно, словно нехотя, поднялась и поползла неуклонно к невидимой прямой линии, соединявшей смертоносное дуло оружия с высоким, благородной формы лбом жертвы… До выстрела оставались считаные секунды… «Словно в тире!» — усмехнулся про себя Васильев. Пожалуй, с такими «удобствами» стрелять ему еще не доводилось ни разу — как будто кто-то специально организовал ему все условия для того, чтобы он, и без того прекрасный стрелок, не промахнулся: тьма, надежно укрывавшая киллера, жертва, как будто специально высвеченная…
Это была последняя мысль, мелькнувшая в голове Васильева. В следующее мгновение что-то яркое, разноцветное взорвалось в его собственной голове, разлетевшись павлиньими брызгами. И темнота, непроницаемая и всего мгновение назад спасительная, ворвалась в него самого, в мозг, в тело, во все его существо. Ярко вспыхнувшего в помещении света он уже не увидел.
— Не слишком ты его? — Один из тех, кто окружил лежавшего на полу Васильева, с сомнением ткнул киллера ногой.
— Не боись, сейчас, гад, очухается! — ответил ему второй, застегивающий в этот момент наручники, стоя на коленках возле Васильева. И, повернувшись к остальным, добавил: — Давайте-ка, ребятки, его сразу в машину, оклемается по дороге!
— Куда везем? — вновь поинтересовался первый.
— В прокуратуру, его там какой-то «важняк» ждет не дождется… Поехали!
— Посмотрите, — Ирина Радова кивнула в сторону особняка, окна которого неожиданно вспыхнули на втором этаже ярким светом, — что-то случилось… Точно, случилось! Там какие-то мужики в камуфляже!
— Во-первых, — улыбнулся Строганов, нежно беря девушку за локоть, — коли уж мы вместе отправляемся сегодня в ночное
Ирина глянула на Юрия сбоку и вновь вспыхнула, что не укрылось от Строганова, окончательно растроганного столь явным обожанием девушки.
— Во-вторых… Оставь их, этих камуфляжных мальчиков, возможно, у них учения ночные… В любом случае к нам это, Ириша, слава богу, никакого отношения не имеет!..
…Он действительно пришел в себя уже в машине, крепко зажатый с двух сторон молодыми горячими телами, в которых, словно скрученная пружина внутри часов, таилась грозная и какая-то окончательная сила.
Сознание вернулось сразу, словно не отключалось, не падало в полыхнувшую фейерверком тьму. И так же сразу он понял, что случилось с ним в первый и в последний раз в жизни. Потому что в первый и в последний раз он, старый, стреляный-перестреляный волчара, не послушался своей интуиции… «Мальчик!» — мелькнуло некстати в голове Васильева. Он не успел перевести ему эти деньги — тридцать тысяч баксов, переводить которые собирался по частям, из разных мест. Все рассчитал и — просчитался… «Мальчик!»
И тут вдруг впервые за много лет Игорь Симонович Васильев с изумлением увидел перед своим мысленным взором не худенького пацанчика в синих штанишках на лямочках и с такими же светлыми, как у него, отца, глазами, а того самого мужика из телевизора, о котором старался никогда не думать. Импозантного мужчину в дорогом, идеально сидящем на нем представительском костюме, с умным холодным лицом и ускользающим взглядом, которому ни он сам с его бессмысленной жизнью, ни его поганые деньги давно уже нужны не были…
И тогда-то каменное безразличие, которое годами таскал в себе, взяло в душе Васильева последний барьер. Словно злой волшебник в последний раз коснулся его своей палочкой.
— Не дави, не сбегу… — прохрипел Игорь Васильев во враждебную полутьму машины, мчавшейся по пустым улицам затихающей к ночи столицы. Но его по-прежнему держали в тисках. Никто и не подумал ослабить этот пружинистый напор.
Он поглядел прямо перед собой — в маленькое, зарешеченное окошко. Сквозь перекрестья прутьев было видно сизое, как голубиное крыло, лишенное звезд ночное небо столицы.
Глава 19 Самая нежная любовница
…Она по-прежнему была весела и смеялась. И алую розу, символ любви, по-прежнему кокетливо придерживала рукой возле своего виска, медленно, нарочито медленно погружая ее короткий стебель в черную россыпь кудрей. Что ж, ждать осталось совсем недолго, а хорошо смеется, как известно, тот, кто смеется последним.
Он тяжело погрузился в огромное, горообразное кожаное кресло, установленное напротив старинного пульта, и прикрыл глаза. И как обычно, когда он оставался один, Маша — вполне живая и невредимая — оказалась здесь, в его спальне. Прошлое вернулось легко и непринужденно, словно и не уходило никогда и никуда, словно всегда оставалось настоящим.
Маша стояла у окна в своей любимой позе — боком к подоконнику. Ей, по ее собственному признанию, очень нравился вид отсюда на ночную Москву, напоминавшую с высоты восьмого этажа свой собственный, подсвеченный миллионами огней макет.
А еще столица выглядела — она сама в этом как-то призналась — смирившейся, покорно свернувшейся кольцами площадей, петлями улиц и переулков, лежащей у ее ног. Словно смиренно признавала в своей приме царицу, хозяйку, властительницу…
Мария и была прирожденной властительницей — по меньшей мере мужских умов и сердец, в чем, в чем, а в этом он не сомневался никогда. Ее беда заключалась в другом: Маша и близко не подозревала, что долг властителей не только властвовать, но и отвечать за тех, над кем властвуешь, кто покорился твоей воле по зову любви… Теперь она это знала.