Убрать слепого
Шрифт:
Слепой сделал это сам – затвердевшая масса снималась легко, и вскоре на площадке не осталось никаких следов незваных гостей. Лифт все еще стоял на девятом этаже. Вся операция заняла не более пяти минут. Глеб вошел в провонявшую мочой и дешевым вином кабину, спустился на первый этаж и неторопливо вышел на улицу.
Все и в самом деле складывалось из рук вон плохо – Сердюк погиб, не успев сообщить имена организаторов отряда «вольных стрелков». Эти имена можно было бы вытянуть из генерала, но на это не было времени. Если бы Глеб не застрелил Строева, тот наверняка не промахнулся бы. Смерть его любовницы тоже была необходима –
Это, однако, не меняло того факта, что все ниточки, которые вели к руководству окончательно прекратившего свое существование спецотряда, были обрезаны.
Все, кроме одной.
Слепой вспомнил про генерала Потапчука и невесело улыбнулся, садясь за руль своего серебристого БМВ с накладными фальшивыми номерами и пластиковым оранжевым плафончиком частного такси на крыше.
Глава 17
Полковник Сорокин закурил и скривился от отвращения – у сигареты был вкус сушеного навоза, сдобренного соляной кислотой. Учитывая то, что полковник добивал уже вторую пачку за день, в этом не было ничего удивительного. В горле саднило от дыма, язык распух и сделался сухим и шершавым, а в череп как будто закачали под давлением ведро мучного клейстера, удалив предварительно серое вещество.
Полковник отхлебнул из стакана глоток заваренного капитаном Амелиным чая и скривился вторично – чай отчетливо отдавал березовым веником. Вдобавок, Сорокин обжег язык.
Амелин сидел здесь же, сочувственно глядя на начальство. На языке у него вертелась очередная острота, но он видел, что полковник не расположен шутить, и потому оставил ее при себе, поскольку ничего более конструктивного предложить не мог.
– Запри-ка дверь, Михалыч, – сказал полковник и с сомнением посмотрел на свою сигарету, словно решая, как с ней быть.
Амелин кивнул и, поднявшись, запер дверь на два оборота. Выход, который, похоже, собирался предложить Сорокин, представлялся ему наиболее разумным, хотя, строго говоря, выходом не являлся. Просто в данный момент это было последнее средство для сохранения душевного равновесия. Сорокин уже отодвинул в сторону вызвавший его неудовольствие чай и, гремя ключами, полез в сейф. На столе возникла бутылка водки и два завернутых в бумажную салфетку бутерброда. Это – бутерброды, конечно, а не водка, – был завтрак полковника, заботливо завернутый его супругой. Капитан посмотрел на часы и решил, что для завтрака немного поздновато – на часах было без чего-то одиннадцать вечера, за окном стояла тьма египетская, и опять шел снег.
– С колбасой, – с непонятной интонацией сказал полковник, разворачивая бутерброды. – С самого Нового года доесть не можем. Садись, капитан, попробуем нанести урон мировому запасу туалетной бумаги и отходов нефтеперерабатывающей промышленности.
– Приятного
Сорокин с мстительным удовольствием раздавил недокуренную сигарету в переполненной пепельнице и вытряхнул ее в корзину для бумаг.
– Сейчас нарежусь и завалюсь спать прямо здесь, – с какой-то отчаянной лихостью заявил он. – Жена к сестре собиралась, уехала, наверное, уже, так что дома мне делать нечего.
– И то верно, – согласился Амелин. – А то завтра утром опять на службу собираться…
– Точно, – сказал Сорокин. – Старость меня дома не застанет. Помнишь такую песню?
– А то как же, – усмехнулся капитан. – Я в дороге, я в пути… Помню, я маленький был, когда ее все время по радио передавали. Мне все представлялась горбатая старуха с клюкой, как в сказке – ну, вроде бабы Яти. Она в дверь стучится, а ей говорят: нету, мол, его дома, как уехал, так и не приезжал. Мне тогда казалось, что это неплохой рецепт вечной жизни.
Полковник неопределенно хмыкнул и разлил водку по стаканам. Они выпили молча, не чокаясь, как лекарство или воду в жаркий день. Сорокин крякнул и налил еще.
– Ото, – сказал капитан. – Я милого узнаю по походке.
– И не говори, – согласился Сорокин. – Бич алкоголизма.., или язва? Как правильно?
– Правильно – цирроз, – проинформировал Амелин, деликатно отщипывая краешек бутерброда. – И не алкоголизма, а печени.
– До цирроза я не доживу, – уверенно отозвался Сорокин. – Эти сволочи меня раньше в гроб загонят.
Он вдруг так грохнул кулаком по столу, что водка испуганно подскочила в стаканах, и часть ее выплеснулась наружу, залив последнюю сводку происшествий.
– Что делают, гады, а? – сказал полковник. – Что вытворяют! Людей косят, как траву, взрывают, жгут.., штурмуют, черт их подери! И ни одного задержанного, ни одного подозреваемого, никаких улик!
И ладно бы, следов не оставляли – все истоптано, кругом пули, гильзы, отпечатки, трупы, свидетели, и всему этому грош цена! Баллистический отдел собрал уже целую коллекцию этих самых так называемых улик, рассортировали по стволам и сидят, любуются. Требуют, понимаешь, сами стволы для сличения…
– Да, – сочувственно протянул Амелин. – Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей…
– Избушку на курьих ножках взорвали к чертовой матери, – не в рифму вставил полковник и вцепился зубами в слегка подсохший бутерброд.
Амелин вздохнул. Все, о чем говорил полковник, он знал не хуже него. Такого количества совершенно безнадежных «глухарей», как то, которое свалилось на них в последнее время, ни капитан, ни полковник никогда не видели. Причем поражало даже не столько количество нераскрытых дел, сколько их качество.
Масштабы происходившего в Москве смертоубийства более всего напоминали то, что творилось в каком-нибудь Чикаго в период знаменитых гангстерских войн, с той лишь разницей, что гибли здесь не гангстеры, а весьма уважаемые люди. Правда, кое-какие дела этих людей издавали неприятный запашок, и жили они, пока жили, по принципу «не пойман – не вор», но все же… В городе творился беспредел, против которого милиция была бессильна, а средства массовой информации молчали, словно ничего не происходило, либо передавали такое, что у Амелина дыбом вставали волосы – подобной чепухи ему слышать как-то не доводилось.