Участковый
Шрифт:
– Вот, значит, чем вызвано столпотворение у ворот дома… – пробормотал Денисов.
– Рази ж это столпотворение? Почтение свое выражають. То ли ишшо будет, ну а так – да. – И Химригон, подтверждая свои слова, солидно, с достоинством кивнул. – А ишшо ты вот о чем подумай, Федор… – Шаман вновь закурил, шумно выпустил дым к потолку. – Аесарон – не самое страшное, што может произвестись. Аесарон, хучь и ловок, хучь и рьян, а связан по рукам Договором. Разойдецца не в меру с обучением Великого – так йиво Инквизиция, поди, приструнит. И цыганочка, что конякой тебя нонче выручила, тожить не страшна – ну, скрадеть пацаненка, ну, обучит йиво какой цыганской премудрости, так ить отышчут ие, потому как хорониться она не мастачка, тока ездить-кочевать сподобна. А вот надысь до меня
– Ты меня покамест не пужай. Дай отдышаться, Химригон! Озадачил ты меня, едрить твою редиску… Коля, – встрепенулся Денисов, развернулся лицом к зятю, – а ты-то что про все про энто думаешь?
Бледный, какой-то измученный зять нервно поднял голову, мельком глянул на тестя и вновь уставился в пол.
– Мы с вами потом об этом поговорим, папа, – сквозь зубы выцедил он и снова застыл.
– А вот и верно! – обрадовался вдруг Химригон. – Дело это ваше, семейныя, вы обсудитя, обсудитя! Я торопкости допускать не намеренный, я чичас уйду, а вы подумыйтя. Срок ишшо дальний, успеитя ишшо прийтить к согласию. А уж я почую, как и што…
Дальнейший разговор не клеился. Колпак с горницы был убран, Николай налил гостям травяного чаю, и, прихлебывая его вприкуску с комковым сахаром, Иные старательно вели светскую беседу, но самое важное уже было сказано. Такое важное, что холод взял Денисова за сердце и не отпускал, и такая жуть временами накатывала, что просто сознание меркло. Как же так? Родной внук – и вон что? Родная кровиночка, не родившийся пока сынок Катерины – и еще до появления на свет обречен быть темнее ночи? Что там сил у Николая? Плюнуть и растереть! Лет через сто, ежели стараться будет, вырастет до четвертого-третьего ранга. А Высший шаман, да обученный другим Высшим шаманом, – это страсть как худо! Это такая пропасть, что ни смириться, ни преодолеть. А что уж говорить, если вдруг действительно не просто Высший, а Великий…
Впрочем, любопытные моменты в разговоре тоже были. Когда внезапно вторично коснулись неведомого рекрутера, на сумеречной картинке, любезно вынутой Химригоном из собственной памяти, Денисов увидел Леньку, которым интересовался еще с момента исчезновения стройматериалов. Денисов продемонстрировал другую картинку – выуженный из сознания агронома Семена Модестовича образ кетского шамана, что приходил с Ленькой к постели умирающей.
– Амос Бочкин! – уверенно назвал Химригон. – Оне с Флегонтом сродственники, который Остыган Сулемхай. Ну, Флегонту-то он не чета, хучь и сродственник, но кой-чиво умет, это правдень.
– Слыхал я, что исчез Флегонт. Не в твою ли глушь подался? Не к тебе ли присоседился?
Химригон поерзал на стуле, крепко задумавшись, потом покачал головой:
– Не, я бы Остыгана почуял. Он мушчина правильный в разрезе воспитания, он бы сперва у старшего – у меня тоись – дозволения попросил. Раз уж этакий разворот с твоим Ленькой возник, который с Амосом таперича дела ведет, я бы чичас предположение дал, что раньшее рекрутер к Флегонту подгребал. Мабуть, Остыган нонче в той секретной обшчине обитат, куда меня Ленька звал.
– Интересно… – озадачился Денисов.
– А жизня, Федор, – оживился шаман, – жизня – она вапче таперича антиресная повелась! Ты слыхивал ли, што людишки до звезд добрались? Я вот помню, манинькой был, так меня наставляли: Млечный Путь – это дорога Дога, темно пятно на Луне – это девка с ведром, котору Дог туды в сердцах закинул. Ну, я-то как подрос да сил набралси, штоб по второму небу гулять, я сразу уразумел, где правдень, а где сказочки. Мабуть, и докинул Дог девку до Луны, но пятно не от нее образовалося. Я и про космос много разного смекнул, но объяснить никак не мог. А тут полетел Гагарин… – Фамилию космонавта Высший шаман
– А за другое, стало быть, не уважаешь? – усмехнулся милиционер. – Чем же она тебе так не угодила?
– Во-первых сказать – дороги, – с готовностью пустился в объяснения Химригон. – Уж вы мне этими дорогами таку дулю завернули, што просто язва-холера!
– Что ль не гладкие?
– Не с таво боку, не с таво! – возбужденно замахал руками шаман. – Аль не помнишь, Федор, как раньшее с городу сюды добирались? Токма водой, токма по реке! Бывалыча, пароходишко чап-чап, чап-чап, издаля его слыхать, да все по расписанию, раз в месяц. И высыпають на пристань всем народонаселением что Вьюшка, что Светлый Клин – за новостями, за письмами, за разговорами, за приежжими людями. Рази кто чужой за просто так сюды наведалси бы? И свои не стремилися уехать. Уж ежели кто собралси в город – так это цельное событие, к нему полгода готовятся, неделю на проводах гуляють! А таперича катаются кому не лень – туды-сюды, туды-сюды… Не-е, Федор! Вот оттого и спокойство раньшее было в жителях. Зайдешь в тайгу – сплошна красотень и спокойство! Ляжешь на бережку – обратно красотень и успокоение! Кажну птаху слыхать, кажну травинку видать. А нонче что? Нарубили просек, нарезали дыр в лесу, залили гудроном щебень – и коптят с утра до ночи, и коптят! Ни тишины тебе, ни приволья. По грибы пойдешь – аккурат на трактор наткнесси, под куст по нужде присядешь – а там уж кто-то незнакомый с городу сидит! Рази доброе это дело – дороги? Не-ет, Федор, я тебе точно говорю. Во-вторых сказать, из этого разреза и другой разворот деетси. Ты коллехтивизацию застал ли? Во-от! Ты ж знашь, я большого обчества страсть как не уважаю, потому как к природе лаской направленный. Ну и на кой ляд меня в колхоз загонять?! Свое хозяйство я и без посторонней помошчи тянул, а чужого хозяйства мне не надоть, хучь йиво и народным назвали! Все эти собрания, бригады, ячейки-сельсоветы, крик, шум, гам – така язва, Федор, така холера! Вот и ушел я глубехонько, вот и укрылси в тайге через эти ваши дороги и Советску власть! – Он перегнулся через стол и доверительным тоном поведал: – Я ить и рекрутеру по той причине отказал, што обратно коллехтивизация получацца!
– А вот Николай работает в колхозе – и ничего, и ударно! – на секундочку развеселился Денисов.
– А я приду поглядать на йиво лет через писят! – возмущенно возразил шаман. – Думашь, он все ишшо в колхозе горбатиться будет? Ой ли? – Химригон снова поерзал, пошевелил жидкими бровями, размышляя, выпустил струйку табачного дыма. – Да и не продержится, поди, Советска власть ишшо писят лет.
– А ить ты узнал Леньку-то! – с утвердительной интонацией произнес участковый, когда шаман покинул дом. – Не знаю, приметил ли энто Химригон, а я уж наверняка приметил.
– Узнал, конечно, – легко согласился Николай.
– Он и тебе предлагал в секретное сообщество вступить?
– И мне. Он тут для того и был, чтобы искать таких… как мы с вами. Иных.
– Для энтого? Разве? А я вот слышал, что он картами промышлял, агронома вашего за недоплату наказал, стройматериалы похитил. Энто как же?
– Маленький жадный глупыш! – улыбнулся Крюков с оттенком презрения. – Ему серьезное дело доверили, а он решил заодно заработать. Если бы мне такое дело доверили…
– Ну, так ты бы согласился в общину вступить – глядишь, и доверили бы, – скучным тоном сделал подачу Денисов.
– Был бы один – согласился бы, – снова спокойно и просто признался Николай. – Но у меня теперь семья, мне не до шуток, не до экспериментов. Как же я Катюху-то оставлю? Мне без нее жизнь не мила станет.
– Энто точно? – прищурился пожилой отец.
– Точно, точно, – устало отмахнулся зять.
– И не пожалеешь?
– Как знать? – рассудительно пожал плечами Николай. – Мож, когда-нибудь и пожалею, а сейчас думать об этом даже не хочу. У меня другие заботы – хозяйство свое поднять, супругу всем нужным обеспечить, сына вырастить…