Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки
Шрифт:
Пляж в тот день оказался неузнаваемо малолюден: одни отдыхающие уже успели уехать, другие стояли у билетных касс в нескончаемых очередях. Папа произнёс: «Падок народ на панику». Я заснял пляж в его странном виде, а на другое утро на нём снова было тесней тесного.
По возвращении в Бугуруслан я отпечатал все фотографии, и отец сказал: «Одна профессия у тебя уже есть!»
Зимой он вышел на пенсию, но продолжал работать учителем несколько месяцев в году, разрешённых законом.
Фома Ягнёнок
В наше третье анапское
Звали человека Григорий Александрович, он был чуть ниже моего отца, считавшегося высоким, но шире в плечах, крепче сложением. Отцу было шестьдесят два, Григорий Александрович выглядел заметно моложе; ему, наверно, было лет пятьдесят. Русые без седины волосы он зачёсывал со лба назад.
Утром он предложил нам поехать с ним в посёлок Джемете у моря – там-де на пляже людей гораздо меньше, можно в сторонке костёр разжечь, «сладить пикничок». Отец взглянул на меня и Сергея: «Едем?» Мы кивнули.
Григорий Александрович сначала повёз нас на рынок, купил, предварительно его понюхав, зарезанного ощипанного петуха, авоську репчатого лука, картошку, морковь. Потом мы неслись по асфальтированной дороге, «победа» свернула на грунтовку, которая вилась меж зарослей тростника, вскоре перед нами открылось море. Проехав с километр по песку, машина встала меж двух небольших пологих холмов, поросших кустиками. От набегавших на берег волн нас отделяла полоса песка метров сто шириной. В сравнении с анапским пляжем, здесь было, можно сказать, пустынно: там-сям расположились группки загорающих, в море виднелось несколько купальщиков.
Наш новый знакомый достал из багажника машины чугунный казан, чайник и произнёс: «С ним была чугунная сковорода – не единственная отрада его в путешествиях». Он изменил фразу Лермонтова «со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу». У моего отца, на которого он смотрел выжидательно, вырвалось с искренним одобрением: «Ого! – после чего папа добавил: – Думаю, вы очень давно читали «Бэлу», а помните». Григорий Александрович не без удовольствия сообщил: «Года на два младше вашего сына был, когда читал». Он уже знал из предыдущих разговоров, что отец – учитель, а кто он сам, тот его не спрашивал.
В багажнике оказались канистры с водой, запас дров. Взрослые развели костёр. Григорий Александрович сказал: где, мол, найдётся компания, которая на природе не шашлык бы жарила, а варила суп с петухом? И заключил, что все любят жареное, а варёное лучше! По своей жизни-де убедился, «в самых тяжёлых случаях силы давало варево».
Мы разделись, я невольно глянул на внушительные бицепсы Григория Александровича. Меня привлекли татуировки. На правом бицепсе была изображена голова человека с бородой Карла Маркса, увенчанная короной с зубцами. На левой руке пониже плеча я увидел изображение циферблата с чёрточками вместо цифр. Часовая стрелка застыла над чёрточкой, заменявшей «3», минутная
Я заметил, что Григорий Александрович, у которого виднелись шрамы на теле, обратил внимание на следы ранений на ноге, руке и спине моего отца. Наш приятель спросил его: «В каком звании вы воевали?» Отец ответил, что воевать не воевал, а подростком попал под перестрелку, такое было время. Григорий Александрович не стал расспрашивать.
Мы пошли купаться. Отец заплыл довольно далеко, но наш друг так удалился, пропав за волнами, что мы ждали его возвращения минут пятнадцать. Суп ещё не был готов, и взрослые начали партию в шахматы. Григорий Александрович показал знание их истории, назвал имена Хосе Рауля Капабланки, Макса Эйве, отметил: «Наш Алёхин умер непобеждённым». Мой отец вставил: его фамилия произносится через «е». Григорий Александрович, помолчав, кивнул с видом, говорившим: уж теперь он не ошибётся, произнося фамилию Алехина. И спросил отца, знает ли он, кем Алехин работал до того, как покинул СССР. Папа сказал: «Следователем в Московском уголовном розыске».
Григорий Александрович взглянул на отца с какой-то особенной зоркостью. О морских разбойниках, сказал он, рассказываете ученикам? Папа улыбнулся: тема, мол, увлекательная, но, увы, не входит в школьную программу. Наш приятель спросил: а могли бы-де рассказать о Фоме Ягнёнке? Отец ответил: конечно, а вот найти теперь эту книгу, наверное, невозможно. «У меня она была, – сказал наш друг и проверил отца: – Почему корсара звали Ягнёнком?» – «У него был дворянский герб с изображением агнца», – был ответ.
Разговор шёл о книге французского писателя Клода Фаррера «Фома Ягнёнок» («Тома Ягнёнок»).
«Рос я в Казани при нэпе», – сказал Григорий Александрович. Тогда, мол, и хорошие книги и другое хорошее было. «Короткая пора процветания. Двадцать пятый, двадцать шестой годы – верх изобилия! Вы помните?» – спросил он отца, тот кивнул. Нашего друга не отпускало воодушевление – в магазинах, говорил он, чего только не было! зайду с родителями, и продавцы за полу хватают, не выпустят: это поглядите, и это! Улыбки, любезность, цены низкие.
Поспел суп, мы начали есть, а Григорий Александрович вспоминал: «Везде кондитерские, кафе! Мать водила меня в одно, заказывала мне чашку куриного бульона с куриной ножкой. – Он прикрыл глаза, с трогающей грустью произнёс: – Как трепетно это помнится!»
Мы отдавали должное супу, поделённому на четверых петуху, и наш друг сказал: «Описать бы время нэпа честно – без осуждений, без подмочки!» Я переглянулся с отцом, и Григорий Александрович спросил его: «Вы пишете?» – «Это неважно», – обронил отец. «Почему не были на фронте?» – «Я немец Поволжья, меня мобилизовали в Трудармию». – «Понятно, – отметил наш приятель, перевёл взгляд с отца на меня, на Сергея, спросил: – Кому добавки?» Мы поблагодарили и из вежливости отказались, но он разлил нам и себе остатки супа, после чего сказал, что прошёл всю войну и «видел там то, чего никто не видел. Нэп!» – «Нэп?» – спросил отец с сомнением. «Именно и не иначе!» – произнёс с торжеством Григорий Александрович и взялся за рассказ.