Участок
Шрифт:
Виталий, не поздоровавшись с Людмилой, зашел в дом. Пошарил там на столе, в книжном шкафу. Вышел, осмотрелся.
– Ты что-то ищешь? – спросила Людмила.
– Да блокнот. Старый такой. Куда же я его... А! – вспомнил Виталий. – Я раму для теплицы делал – промеры записывал.
И он пошел в сарай, где, помимо прочего, хранились у него всякие столярно-плотницкие вещи и стоял небольшой верстак. На нем и лежал блокнот. Виталий взял его, повернулся и увидел Кравцова.
–
– Бывает же... – так же тихо сказал Кравцов. – Послушайте, Виталий...
Виталий готов был слушать, но рука его в это время шарила по верстаку и нашарила коловорот. Кравцову подумалось вдруг, что коловорот похож своим спиралевидным и длинным жалом на шампур.
Тут послышался громкий голос Шарова-старшего, который во дворе спрашивал Людмилу о Виталии. А вот и сам появился в двери сарая.
– Ступин! Это что такое, в конце концов? Я тебя спрашиваю! Я думаю, он там работает вовсю, а он гуляет! Обнаглел совсем уже!
– Сам обнаглел! – закричал вдруг Виталий. – Прекратите орать! Хозяин нашелся! Явился к нам на все готовое – и командует тут!
– Не нравится – проваливай к черту! – ответил Лев Ильич.
– Сам проваливай! – невежливо грубил Виталий. – Я здесь родился, живу – и буду жить! Понял?!
И с этими резкими словами он ушел, забыв, между прочим, блокнот, который в запале швырнул обратно на верстак.
– А ты что здесь делаешь? – обнаружил Лев Ильич Кравцова.
– Так... Зашел...
– Ну, жизнь у людей! – позавидовал Лев Ильич. – Заходят, приходят, шатаются туда-сюда! А ты работаешь, как дурак, с утра до ночи! А-а! – И махнув рукой, осуждая себя за глупое трудолюбие, он ушел.
– Какая нелепость! – повторяла Людмила. – Какая нелепость!
Да, вышла нелепость, но из Анисовки не уехали в тот день ни Людмила, ни Кравцов.
А ночью случился пожар.
Народ сбежался, когда мастерские, то есть большое кирпичное здание и два примыкающих к нему деревянных сарая, горели вовсю. Горел и двор вместе с поставленной на ремонт техникой, еще бы не гореть: земля здесь годами пропитывалась соляркой, бензином и прочими горюче-смазочными материалами. Да еще все это обнесено оградой из листов толстой жести, подступа нет, а из ворот, когда сбили замок и открыли их, полыхнуло буйное пламя.
Но пригнали все-таки трактор с цистерной, стали ведрами брать оттуда воду и, передавая друг другу, плескать в огонь.
– Мертвому припарки все это! – сказал Андрей Ильич. А Лев Ильич бегал и кричал:
– Машина там! Мужики! Попробуйте кто-нибудь прорваться и выгнать ее оттуда! Тысячу рублей даю! Прямо сейчас!
– Да хоть сто тысяч. Жизнь дороже, – ответил за всех Хали-Гали.
Тут Шаров-старший увидел Виталия:
– Любуешься? В тюрьму сядешь у меня!
– Без суда и следствия? – безбоязненно спросил Виталий.
– Будут тебе суд и следствие! – пригрозил Лев Ильич. – Где Савичев? Где Микишин? Кто последний уходил? Кто проверял всё?
Похоже, он тут же решил начать если не суд, то следствие.
Микишин и Савичев выступили из темноты.
– Тут мы, – сказал Микишин. – И ушли мы почти вместе. И все было нормально. А зажглось гораздо после.
– Ничего, разберемся! Андрей, ты в район звонил, пожарка будет или нет? – обратился он к брату.
– Звонил. Одна машина у них на своем пожаре, вторая сломана. А ведрами, сам видишь, бесполезно.
– Только огонь дразнят! – подтвердил Хали-Гали. Володька этому суждению удивился:
– Ты еще скажи, дед, что от воды лучше горит.
– Когда такой огонь, он от всего лучше горит!
Все побросали ведра. Молча стояли и смотрели. Лев Ильич сокрушался насчет машины, но, похоже, ему не сочувствовали. Да и вообще в Анисовке к пожарам всегда относились фатально, не принимая особых мер к тушению. Чему суждено сгореть, то сгорит, таково было негласное народное мнение.
– Ладно, Лёв, – сказал Андрей Ильич брату, – пошли, нечего тут. Утром будем разбираться.
Утром на пожарище пришли разбираться братья Шаровы, Кравцов, Виталий, Микишин с Савичевым, а еще был Львом Ильичом позван из Полынска Терепаев.
Ходили по пепелищу осторожно, пачкаясь, чихая и кашляя. Посреди двора стоял черный, обуглившийся джип. Все остальное было тоже страшно, но он был страшен особо, потому что остальное и до пожара выглядело довольно убого, а джип все помнили блестящим красавцем. И вот стоит он теперь чудищем, будто свидетельствуя: красота не вечна; и как тут поверить, что красота призвана спасти мир, если она самое себя спасти не в состоянии?
Терепаев почти восхитился:
– Да, хорошо погорели! Капитально! В районе огонь видно было! И что сгорело?
– Все, – ответил Лев Ильич. – И джип, видишь?
– Вижу. Он один, как все мастерские, наверно, стоит, а?
– Если не больше, – не стал скромничать Лев Ильич. И отвел Терепаева в сторону, где объяснил ему суть:
– Я почему тебя попросил приехать, Илья Сергеич. Кравцову это дело поручить никак нельзя.
– Ясно нельзя, он не следователь. Я тебе толкового человека пришлю, – пообещал Терепаев.