Участок

Слаповский Алексей Иванович

– Дай ты ему по роже, что ли?

Куропатов, который как раз был в энергичном настроении: возил, таскал, подавал, принимал и все не мог умаяться, – с охотой отозвался:

– Это запросто!

И пошел к Дуганову

– Только попробуй! – остерег его Дуганов, но возможности для пробы не дал, отошел подальше и оттуда крикнул:

– А вот описать в письменном виде ваши безобразия и послать на имя губернатора! Или вообще в Москву!

– Шли! – разрешил Лев Ильич. – Сколько угодно! Хоть президенту!

– Думаете, я шучу? Я не шучу! – крикнул Дуганов.

3

Он не шутил – в том смысле, что душа горела против

недостатков в экономической, общественной и частной жизни Анисовки, давно уже горела, всегда горела. Бывало когда-то, писал он возмущенные письма в областную газету «Сарайский коммунист», в обком партии, в ЦК КПСС [1] .

1

Кстати, по этому признаку легко понять, где были настоящие органы власти. По Конституции, напомним юным или забывчивым, высшей властью в СССР считался Верховный Совет. При нем исполнительный и законодательный Президиум. Роль правительства исполнял еще более исполнительный Совет Министров. Но граждане, как достоверно известно, писали не в эти почтенные организации, а, как и Дуганов, в газеты, в обкомы, в ЦК республики и Союза, у которых никакой конституционной власти не было! Настоящая же: повелевать, распределять, указывать, карать и поощрять – была. И если сейчас, в наше время, не заглядывая в Конституцию, вы хотите понять, где власть, узнайте – куда письма пишут. Считаете, в Думу пишут и Совет Федерации? Начхать народу на Думу и Совет Федерации, он их в грош не ставит. Или, полагаете, в правительство? Кроме того, что оно есть, народ ничего о нем не знает. И где находится, не знает. Вроде в Кремле. А может, и нет. Пишут знаете куда? Президенту пишут. А на местах губернаторам, мэрам и главам администраций. Ну и традиционно в газеты, которые иногда печатают по письмам фельетоны, а чаще пересылают их по назначению, как оно и всегда было. Правда, раньше газеты считались органами власти, хоть и печатными, а сейчас органы того, кто деньги дает.

Так вот, Дуганов когда-то смело писал о недостатках, и даже получал иногда ответы, и даже один раз приняли меры: прислали трос для починки подвесного моста через Курусу. Но по поводу исправления людей Дуганов никаких мер не видел и давно разочаровался. Понял он также, что письма в самые высокие инстанции никого не пугают. Зря старался, получается. И получается, обоснованно смеется над ним Лев Ильич Шаров, неуязвимый олигарх и жулик. Ничего он не боится, как и другие. Читыркин, например, даже проклятия матери не испугался, когда она отговаривала его разрывать могилы. У развалин бывшего сельхозтехникума «Красный студент», размещавшегося в бывшем дворянском поместье, стоит старая, разрушенная церковь, возле церкви небольшое кладбище с памятниками, здесь похоронена в незапамятное время семья помещицы Охвостневой во главе с нею самой; и вот кто-то пустил слух, что усопших клали в могилы с драгоценностями, брильянтовыми и золотыми украшениями. Вскоре там рылось несколько мужиков, и больше всех старался Читыркин. Мать его узнала об этом и пригрозила, что проклянет. Он только посмеялся. Она, измученная донельзя беспутным сыном, пошла к церкви, перекрестилась, попросила прощения, отошла в сторону и крикнула в направлении Ивановки: «Проклинаю!»

Ну и что? Ничего. Читыркину от этого не стало ни жарко ни холодно. Правда, драгоценностей он и его товарищи не нашли. Причиной Читыркин посчитал проклятие матери, напился, пришел к ней и ругал ее матом за то, что лишила сына последней возможности счастья.

В общем, не боятся люди ни власти, ни родных, ни соседей, ни Бога, хотя с

виду и стесняются, но это лицемерие, считал Дуганов.

Он достал из шкафа большую папку с официальными и личными письмами, перебирал их, думал, вспоминал. Мысль возникла: много в жизни всего было, впору мемуары писать.

4

Анисовка смеялась: Дуганов мемуары пишет. Не все даже это слово толком поняли.

– Каки таки мумуары? – спрашивала в магазине Акупация у хохочущего Володьки Стасова.

– Мемуары! – кричал Володька.

– Мимо нары? – не могла расслышать и понять глуховатая Акупация.

– Мемуары, бабка! Воспоминания!

– Об чем?

– О себе!

– А чего ему о себе-то вспоминать?

Вошедший Мурзин пояснил и ей, и Клавдии-Анжеле, и Володьке:

– Мемуары – это не только о себе, а о тех исторических событиях, которые происходили вокруг человека в прошедшее время. Например, у маршала Жукова очень содержательные мемуары о войне. Читала, Клавдия Васильевна? Могу принести!

Володька (естественно, выпивший) сказал Акупации:

– Ты глянь, бабка, он на нас и внимания не обращает! Мы не люди для него! Он к ней нагло в гости напрашивается!

– Ты помолчал бы, юноша! – посоветовал ему Мурзин.

Володька не прислушался к совету. Наоборот, он закричал против Мурзина грубые и обидные слова и с этими словами бросился на Александра Семеновича, обхватил его за шею и стал мотать тело Мурзина с тем, чтобы выкинуть его из магазина. Но Мурзин зацепился ногами за ствол лимонного дерева, что стояло в большой кадушке. Ствол гнулся. Акупация и Клавдия-Анжела ужасались. Тут кадушка вместе с деревом упала, Володька от неожиданности выпустил шею Мурзина, тот вскочил и, будучи старше и опытней, произвел точный удар Володьке под дых. Володька согнулся. Мурзин взял его за голову и, пихая, вытолкнул из магазина. Через минуту Володька влетел с дрыном, выломанным из забора. Акупации хотелось убежать, но она боялась пропустить самое интересное, поэтому присела в углу и оттуда смотрела. Клавдия-Анжела выскочила из-за прилавка, встала перед Володькой и закричала:

– А ну, отдай! Дурак!

И вырвала у него дрын. И сказала Мурзину:

– Тебе, Александр Семенович, врачу надо показаться. У тебя вся шея в травме, красная!

– Так, значит? Таков ваш выбор, Клавдия Васильевна? – спросил Володька.

5

Клавдия-Анжела и впрямь сделала свой выбор: закрыла магазин и повела Мурзина не к Вадику в медпункт, а к себе домой. Там он и остался сначала до утра, а потом на все время.

Но это ладно, они оба люди свободные. Однако как с питьем произошло что-то вроде цепной реакции или эпидемии, так и внебрачных отношений в Анисовке все разом перестали стесняться. Известно: дурной пример заразителен. Андрей Ильич, например, взял грамотную Любу Кублакову к себе в администрацию на какую-то должность, совершенно легально ездит с нею в Полынск и подолгу там задерживается. Где именно, Суриков, который их возит, не говорит: он сам, по слухам, отирается у вокзальной буфетчицы Лили, бывшей анисовки, с которой он когда-то учился в школе.

А Кублаков, не сильно расстраиваясь или не показывая этого, начал заходить к Нюре.

А Наташа Кублакова, беря пример со взрослых, уже не только говорит с Андреем о бросившей его невесте Ольге, а сама уже в роли его невесты, не сказать больше.

Ну и так далее.

Дуганов повадился ходить по селу и говорить как бы между прочим:

– Веселитесь? Развратничаете? На здоровье. Все будет известно потомкам!

Юлюкин однажды прислушался и спросил по-свойски, будучи ровесником Дуганова: