Ученье – свет, а богов тьма
Шрифт:
Наконец мы более-менее выдыхаемся, растягиваемся поверх Азамата, который, со свойственной ему ответственностью, еще и придерживает нас, чтобы не укатились. Алэк сидит посередке, круглыми глазами оглядывает нас и увлеченно жует кулак.
– У него скоро зубы будут резаться, да? – спрашивает Кир, отдышавшись.
– Похоже, – говорю. – У него где-то была жевалка специальная, не знаю уж, куда ее Тирбиш дел.
Над нами вырастает мрачная тень.
– И часто у тебя такое непотребство творится? – ласково интересуется Арават.
Я строю ему противную рожу,
– Ты считаешь, что еще недостаточно меня воспитал? Боюсь, что продолжать поздно. Я такой какой есть и исправляться не собираюсь. Я рад тебя видеть и счастлив, что мы наконец-то разрешили старые споры. Но я твоими же стараниями уже давно свой собственный человек, у меня своя семья, и ты в нее не входишь. Ты сам так решил. А раз так, то в этом доме ты гость, и веди себя, как подобает гостю.
Честно говоря, мне уже начинает казаться, что Азамат переборщил. Все-таки старик очень самолюбив, а на такое кто угодно обидится, даже притом, что все справедливо. Однако Арават разворачивает проблему неожиданным для меня ракурсом.
Он выпрямляется и поглаживает бороду.
– Ты знаешь, я всегда считал, что мне очень не повезло с сыновьями. Вы с Ароном оба всегда были безвольными и бессмысленными. Я ожидал, что, вернувшись на планету с женой, ты тут же приползешь ко мне вымаливать прощение. Что будешь ходить и скулить под окнами, как побитый щенок. Зашлешь жену меня задабривать. Но ты не пришел, а жена твоя такая стерва, что никого в мире задобрить не может. Твой духовник приезжал за тебя просить, но, как я понял, без твоего ведома. Вместо того чтобы ползать на брюхе, ты добился избрания. Я решил тебя поощрить и объявил, что признаю. Думал, ты придешь обниматься и благодарить. Но ты снова не пришел. Теперь я сам явился в твой дом и попросил прощения. И оказалось, что я тебе вовсе не нужен.
Он внезапно припадает на одно колено, чтобы быть на одном уровне с лежащим Азаматом, и я замечаю, что глаза у него неестественно блестят.
– Я рад, сын. Я в тебе ошибался. Ты можешь добиться своего, когда хочешь. Ты прав, воспитывать тебя незачем, ты теперь настоящий человек, честолюбивый и решительный, и я тебе не указ. Значит, моя жизнь прошла не зря. Я оставляю после себя сына, за которого мне не стыдно.
Повисает напряженная тишина. Я болезненно ощущаю в построениях Аравата фундаментальную ошибку и только что не молюсь, чтобы Азамат на нее не указал. Но ему, видать, очень хочется расставить все точки, причем именно сейчас, когда между ним и Араватом вся его семья как забор.
– Ты во мне не ошибался, – спокойным, вкрадчивым голосом говорит Азамат. – Я никогда не хотел и теперь не хочу быть Императором. Конечно, мне приятно признание, оно добавляет мне уверенности в себе и своих решениях, заниматься политикой мне достаточно интересно, но… Была бы моя воля, я бы бросил все вот прямо сегодня. Однако я слабый человек и не могу заставить себя подвести людей, которые на меня рассчитывают. Конечно, я изменился за время изгнания. Но не рассказывай себе
– Подвести меня тебе никогда не составляло труда, – хрипло отвечает Арават.
– Напротив, я всю жизнь мучаюсь совестью из-за того, что не смог оправдать твои ожидания, – возражает Азамат. – Даже сейчас. Но я над собой работаю.
– Ты действительно хотел их оправдать? – поднимает брови Арават.
– Конечно, хотел, – тяжело говорит Азамат. – Я хотел, чтобы ты меня любил. Я понимаю, что ты вообще не склонен к сильным чувствам, но хотя бы не меньше, чем Арона, отец. Конечно, он младше, так всегда бывает, но я ведь старался, я все делал, как ты говорил. И ты меня выгнал.
– Болван! – взрывается Арават. – Я всегда любил тебя больше, чем Арона! Просто на нем я быстро поставил крест, понял, что из него толку не выйдет. И да, ты, как придурок, делал все точно, как я говорил, будто своей головы нет! Если б ты хоть раз отказался, взбунтовался, пошел против меня, я бы знал, что мой сын будет мужиком! Но ты же был как тряпичная кукла!
Снова повисает напряженная тишина. Азамат смотрит в пространство, глубоко дыша, но я чувствую, как у меня под щекой колотится его сердце. Алэк, притихший под взрослые разборки, шепотом агукает и гладит папу неумелой ручкой.
– Вот потому, – наконец произносит Азамат, – я и не доверю тебе своих детей. Как, интересно, я должен был догадаться, что ты хочешь бунта, если ты меня порол за каждое мелкое неповиновение? Даже после изгнания у меня ушло несколько лет на то, чтобы научиться делать так, как я считаю правильным, а не так, как мне говорят.
– А вы не пробовали иногда разговаривать? – тихо интересуюсь я, чувствуя, что Азамат закончил речь.
– Что ты, разговоры – это женское дело, – ехидно отвечает Азамат, косясь на Аравата. – Но я согласен, можно было бы и пораньше во всем разобраться.
Арават окончательно садится на пол, скрестив ноги, и тяжело вздыхает.
– Я все же рад, что ты такой, какой есть, – признается он. – Пусть не такой, как я хотел, но гораздо лучше, чем я думал. Может быть, когда твои дети повзрослеют, ты поймешь, почему я делал то, что делал.
– Надеюсь, что нет, – криво ухмыляется Азамат. – Мне мои дети нравятся сытыми и небитыми. Должно быть, это мои извращенные представления о красоте.
Арават открывает рот что-то сказать, но тут в гостиную заходит Арон. Он в домашнем диле поверх пижамы, потягивается и зевает.
– Всем доброго утра, – блаженно сообщает он. – А че там за мешки в прихожей перед лифтом. Я о них споткнулся.
– Ой! – Кир хлопает себя по лбу. – Я же забыл драконьи яйца убрать! Я сейчас! – Он начинает барахтаться, чтобы встать, но Азамат его останавливает.
– Погоди, зачем их убирать, надо сразу вино ставить. Тащи их сюда, почистим… Это-то мне можно, Лиз?
– Почистить разрешаю, – ухмыляюсь я. – Только ковер застелите, а то у них сок такой пачкучий…
– А где вы взяли драконьи яйца, да еще посреди зимы? – удивляется Арават.