Учение о цвете. Теория познания
Шрифт:
Прежде всего он умеет должным образом ценить показания чувств; однако оп сознает, что от человека только чувственного природа многое скрывает. Он желает поэтому проникнуть глубже, и замечает, что силы и средства для этого он должен искать в собственном духе. Здесь его детский ум наталкивается на математику, как на простое, врожденное, из него самого проистекающее орудие, за которое он тем охотнее хватается, что все самобытное уже давно было в пренебрежении, а передаваемое по традиции причудливым образом нагромождалось одно на другое, и тем до известной степени само в себе разрушалось…
Это орудие он пускает в ход против природы и против своих предшественников; и, удовлетворенный полученными результатами, утверждает, что математика дает нам ключ, с помощью которого мы можем проникнуть во все тайны науки.
Но если этот оргаи оказал ему нужные услуги в применении ко всему измеримому,
Бэкон Веруламский (XVI вок.)
…Наследие Бэкона можио разделить на две части. Первая — историческая, преимущественно отвергающая, вскрывающая прежние недостатки, указывающая на пробелы, порицающая образ действия предшественников. Вторую мы назвали бы поучающей, дидактично — догматической, обнадеживающей, зовущей и побуждающей к новым делам.
Обе части обладают для нас приятной и неприятной стороной. В исторической нас радует понимание того, что было раньше, особенно большая ясность, с которой излагаются задержки и регресс науки; радует вскрытие тех предрассудков, которые мешают человеку в целом п частностях итти вперед. Зато чрезвычайно отталкивает нечувствительность к заслугам предшественников, к значению древности. Можпо лн спокойно слушать, когда сочинения Аристотеля и Платона он сравнивает с легкими дощечками, которые — именно потому, что материал иг не является доброкачественной, полновесной массой — и могли доплыть до нас, поддерживаемые потоком времени?
Во второй части отталкивают его требования, которые только расползаются в ширину', его метод, который не конструктивен, не замывается сам в себе, даже пе намечает никакой цели, а побуждает к раз’единепию. Зато чрезвычайно симпатично его постоянное стимулирование, толкание и обнадеживание.
Положительные стороны создали ему славу; да и кто не лобит расписывать недостатки прошедшпх времен? Кто не полагается па самого себя, кто пе надеется па грядущие поколения? Отталкивающие же стороны, хотя и замечаются более проницательными, но, как и следует, щадятся и извиняются.
Опираясь на это соображение, мы позволяем себе решить ту загадку, что Бэкои мог вызвать столько разговоров о себе, не оказывая никакого действия или оказывая скорее вредное, чем полезное. Дело в том, что так как метод его, поскольку можно приписать ему таковой, в высшей степени мелочнопедантичен, то ни вокруг него, ни вокруг его наследия не образовалось школы. Вот почему снова могли п должны были выступить выдающиеся люди, которым удалось поднять свой век до более последовательных воззрений па природу и собрать вокруг себя всех жаждущих знания и понимания.
Так как Бэкон направлял людей на опыт, то, предоставлепные самим себе, они попадали в безграничную, расползающуюся вширь эмпирию; они испытывали при этом такой страх перед методом, что в беспорядке и хаосе видели ту истинную стихию, в которой только и может процветать знание. Да будет нам позволено повторить сказанное в виде сравнения.
Бэкон похож на человека, который отлично видит неправильность, недостаточность, ветхость старого здания и умеет показать это «го обитателям. Он советует им покинуть это здание, бросить землю, материал и все принадлежности, поискать другого места и построить на нем новое здание. Он великолепный оратор и диалектик; он сотрясает несколько стен: они падают, и жители принуждены частью выселиться. Он указывает новые места; начинают ровнять их, и все — таки везде тесно. Он предлагает новые чертежи: они не ясны, не привлекательны. Но особенно много он говорит о новых, незнакомых материалах, и вот весь свет хватается за эту мысль. Масса рассеивается по всем странам света и приносит с собой обратно бесконечное множество единичных предметов, между тем как дома уже новые планы, новые роды деятельности, новые поселения занимают граждан и поглощают их внимание [12] ).
12
В одном письме 1808 г. Гёте применяет более сильный образ; упомянув о своем безусловном уважении к Роджеру Бзкону, он прибавляет: «однофамилец же
Со всем тем и благодаря всему этому, сочинения Бэкона остаются великим кладом для потомства, особенно когда он станет действовать на пас уже не непосредственно, а исторически, что будет скоро возможно, так как между пим и нами легло уже несколько веков…
…Не часто два мнения так резко противостоят друг другу, как здесь [13] ) мнение Бодлея — мнению Бэкона, и ни к одному из них мы не склонимся всецело. Если последний ведет нас в беспредельную ширь, то первый хочет черезчур ограничить нас. Ведь, если, с одной стороны, опыт безграничеи, потому что всегда может быть открыто печто новое, то так же безграничны и принципы, которые пе должны застывать, терять способность расширения, — чтобы суметь охватить многое, и даже раствориться, затеряться в высшем воззрении.
13
В письме к Бэкону, которое я опускаю.
Надо думать, что Бодлей имеет здесь в виду не субъективные аксиомы, которые меньше меняются бегущим вперед временем, но те, которые вытекают из рассмотрения природы и к ней относятся. А нельзя отрицать, что такого рода принципы прежних школ, особенно в связи с религиозными убеждениями, были очень неудобпой помехой на пути развития истинных воззрении на природу. Интересно также отметить, чтб именно казалось особенной помехой такому человеку, как Бэкон, который сам получил хорошее образование и был воспитан по старой традиции, помехой столь важной, что он почувствовал себя вынужденным поступить так разрушительно и, как говорит пословица, с водой выплеснуть и ребенка. Революционные помыслы возбуждаются у отдельных людей больше единичными поводами, чем общим состоянием; так и в сочинениях Бэкопа пам встретились некоторые аксиомы, которые он с особенным ожесточением все снова разыскивает и преследует, как, например, учение о конечных причинах, в высшей степени ему ненавистное.
Впрочем, в образе мышления Бэкона есть кое — что, указы- иающее и па политика (Weltmann). Как раз это требование безгра- личного опыта, нспризпаванпе, даже отрицание заслуг современников, стремление к кипучей деятельности роднят его с теми, кто проводит жизнь в воздействии па значительные массы и в обуздании и использовании их противодействия.
Если Бэкон был несправедлив к прошлому, то и относительно пастоящего его вечно стремящийся вперед ум тоже пе допускал спокойной оценки. Назовем здесь только Гидьберта, работы которого относительно магнита могли быть — и были — известны канцлеру Бэкону: сам он с похвалой называет Гильберта в своих сочинениях. Но насколько важны эти предметы — электричество и магнетизм, — этого Бэкои, повпдимому, не понял: в широкой плоскости явлений все было для него равноценно. Ибо хотя и сам он все время указывает, что частности надо собирать только для того, чтобы можно было сделать из них выбор, привести их в порядок и, наконец, добраться до общих положений, все же единичные случаи сохраняют у него слишком большие права, и прежде чем доберешься с помощью индукции — хотя бы и той, какую он превозносит, — до упрощения и завершения, уйдет вся жизнь и иссякнут силы. Кто не может увидеть, что один случай стоит часто тысячи и всю эту тысячу в себе заключает, кто не в состоянии понять и оценить то, что мы назвали первичным Феноменом, тот никогда не сможет подвинуть что — либо вперед, себе и другим на радость и пользу. Стоит присмотреться к вопросам, которые ставит Бэкон, и к проектам отдельных исследований; стоит рассмотреть в этом смысле его трактат о ветрах и спросить себя, можно ли надеяться достигнуть на этом пути какой — либо цели?
Мы считаем также большим заблуждением Бэкона то, что он слишком презирал механические работы ремесленников и Фабрикантов. Ремесленники и художники, которые всю жизнь разрабатывают один ограниченный круг, существование которых зависит от удачи того или ипого замысла, гораздо скорее дойдут от частного к общему, чем философ на бэконовом пути. От кро- панья они перейдут к опытам, от опытов к правилу и, что еще важпее, к известному практическому приему, и будут не только говорить, но и делать, и деятельностью создавать возможное; больше того — ош! будут вынуждены создавать его, хотя бы оын отрицали его, как это было в замечательном случае открытия ахроматических телескопов.