Учитель (Евангелие от Иосифа)

Джин Нодар

Он стал даже сильнее себя: «Мы будем воевать сами!»

Китаец прав — истина в силе. В том, чего во мне всегда было больше, чем в людях. Но теперь кто-то другой — тот, кто прокрался в меня, — теперь уже он не отпускал мне мою же собственную силу. Не то чтобы прибрал её себе и держал, а другое — куда-то её во мне затерял.

И не то чтобы внезапно я ощутил себя слабым, нет. Другое: я ощутил затерянность своей силы. Она никуда не девалась, продолжала оставаться во мне, но я не знал — где.

Самым

пугающим оказалось самое же непонятное: никакой злости на засевшего во мне врага я не испытывал. Напротив, я желал ему… пребывания. И даже удачи.

Против Мао.

Против самого же меня.

Против всех людей.

Я повторил вслух последнюю фразу — и она меня поразила. Своей внезапно открывшейся истинностью. Да, против всех людей.

Против человека.

Ибо в нём пребывает сатана. Который внушил ему, что он, человек, лучше, чище, справедливее и сильнее… самого себя.

Что в нём, как во всём сущем, есть добро и зло. Ангел и сатана. И что он способен выбирать между ними. Спастись.

И что выбирать надо добро. А выбрав — за него бороться. С самим собой. С миром вокруг. Со всем сущим.

Бороться за Спасение.

Спасение чего? От чего?

Себя от себя же? Или от других? Или — других от себя?

Сатана молчит. Его дело — пребывать, а не отвечать на вопросы. Его дело — внушать своё благодаря пребыванию.

Внушать, что главное — быть живым. И что быть живым — это иметь силу и наращивать её. Ибо без неё невозможно бороться. С самим же собой. Со всем сущим. Без неё не искоренишь зла.

И что человек лучше самого себя. А небеса — лучше земли. И нельзя просто пребывать, как просто пребывает яблоня. И всё остальное на земле, что не есть человек. Что просто пребывать — низменно. И что поэтому пребывание на земле должно быть войной за вознесение на небеса. Война с собой. Со всем сущим.

Спасение.

Небесное Царство.

Новый Иерусалим.

Мечта.

Цель.

Надежда.

Борьба с сатаной…

Всё это — человек. Царство Сатаны. Исчадие ада.

Всё это, наконец, хуже, хуже, хуже, чем яблоня.

98. Погода была — как предупреждение…

…Вселившийся в меня и Сидящий во мне ничего этого мне не нашёптывал. Он просто пребывал во мне. И своим пребыванием скрывал во мне от меня мою же силу. И все эти мысли, сознавал я, всплыли в моей голове от развернувшегося бессилия.

Но это бессилие есть не слабость, а другое. Другая сила. Та самая, которая сделала во мне ненужной мою собственную. Прежнюю. Которая затерялась во мне как раз потому, что стала вдруг мне ненужной.

Я осмотрелся. В гостиной было тихо. И не было движения. Лишь суетился маятник в шкафу времени — и, как прежде, прокалывал своим тиканьем точки в тугой пелене пустоты.

Вспомнился и прежний вопрос: между

чем всё-таки раскачивается маятник постижения жизни?

На полпути между часами и мною стоял стул, на котором сидел Ёсик. Стул был пустой. Ёсик ушёл. Ушёл ли Ёсик — или вселился в меня? Рядом с его пустым стулом стоял другой. Тоже пустой. Ушёл ли Лаврентий — или вселился в меня?

Я развернул голову в другую сторону. Ушёл ли Мао — или вселился в меня?

Вся вселенная причудилась мне вдруг тихой и пустой. Ничего — кроме мириады пустых стульев. Всех на свете людей куда-то выдуло. Все вдруг исчезли в мгновенном и бесшумном Армагеддоне.

Остался лишь я… Но исчезли ли все — или вселились в меня?

Маятник постижения жизни раскачивался теперь между двумя одинаковыми ответами.

Мне стало холодно. Я медленно поднялся со своего стула, оглянулся на него, тоже теперь пустой, и побрёл в кабинет. Мао прав: «Вам надо улецься в кровать…» Которой у меня не было.

Был диван. Я взглянул на него и стал искать синий плед. Черчиллевский.

Он завалился за спинку. Встряхнув его, я вспомнил про яблоню. Подошёл к двери в сад и припал к стеклу.

Нет, ей было не холодно. Ветер не сбивал уже холстину с тонких веток. Его уже не было.

И снег падал теперь густой, спокойный и ровный — прямые белые спицы между белым небом и белой землёй.

Как дождевые нити в кумранской пустыне. Которые связали её с бесцветным небом в тот самый день, когда в Ёсика вселился Учитель. «Погода была — как предупреждение», вспомнил я…

99. Запомни себя, Спаситель!

Уже засыпая, я увидел Учителя. Таким, каким видел в детстве. На кресте. С терновым венцом на окровавленном лбу. С поникшей головой. С острыми скулами. С сухими губами. С прикрытыми веками. Которые он раскроет только в самом конце. Чтобы воздеть очи к небесам, выдохнуть «Свершилось!» и уронить голову на грудь.

Спася человечество.

Всё теперь я так и увидел. Он уронил голову, испустил дух и спас человечество…

Но потом грома в небе, как в детстве, не было. Не было и ливня. И «завеса в храме» не «раздралась надвое». И камни не «расселись». Ничего этого не было.

Прошло время.

Толпа под крестом разбрелась. Свет в небе стал быстро убывать. И когда его уже не осталось, Учитель вдруг приподнял веки и воровато повёл зрачками. Вокруг было тихо и пусто. Он раскрыл глаза шире — и ухмыльнулся!

Он не увидел меня. Потому что я смотрел на него изнутри. Не из своего — из его же нутра. Я посмотрел ему прямо в глаза — и замер: это были глаза Ёсика!

Я вскочил с дивана, отбросил плед и встал на ковре, как вкопанный. Боясь шевельнуться. Боясь даже вздохнуть. Ибо я был не один. Внутри меня пребывал сатана. Ёсик!