Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы
Шрифт:
— Представьте его мне, идет?
И не удержалась от смеха: лицо у Гнуса было такое, словно эти тонкие пальчики сдавили ему глотку.
— Да, ваши гимназисты шустрые ребята. Наверно, оттого, что у них такой шустрый учитель.
— Который же из них вам, так сказать, больше нравится? — со страшной тоской спросил Гнус.
Она отодвинулась, и лицо ее без всякого перехода вновь приняло смиренное и благоразумное выражение.
— А с чего вы взяли, что мне вообще нравится кто-нибудь из этих дурачков?
Вернулась чета толстяков. Жена, еще не отдышавшись, поинтересовалась:
— Ну, как он себя вел?
Рояль опять заиграл.
— Пора и за работу. — Артистка Фрелих накинула на плечи шаль и стала еще пестрее.
— А вас уж, наверно, домой тянет? — спросила она. — Ничего удивительного, у нас тут не райские кущи. Но завтра вы должны прийти; ваши гимназисты, того и гляди, опять набезобразничают. Ну, да вы и сами это понимаете.
И ушла.
Гнус, окончательно сбитый с толку этим неожиданным заключением, не возражал. Артист открыл двери.
— Идите за мной следом, и все обойдется спокойно.
Гнус поплелся за ним по свободному проходу, которого он раньше не заметил. За несколько шагов до двери артист круто повернул назад. Гнус еще раз увидел промелькнувшие в глубине зала обнаженные руки, плечо, над дымом и гамом посреди пестрого вихря взблеснул ярко освещенный кусок нагого тела… Вынырнувший откуда-то хозяин с пивом крикнул:
— Доброй ночи, господин профессор! Не забывайте наше заведение! Милости просим!
В подворотне Гнус помешкал, стараясь очнуться. Под действием холодного воздуха ему уяснилось — не выпей он вина и пива в неурочный час, всей этой истории бы не было.
Едва выйдя из ворот, Гнус отпрянул: к стене жались три фигуры. Он скосил на них глаза из-под очков — да, это были Кизелак, фон Эрцум и Ломан.
Он круто повернул; позади него слышалось пыхтенье, явно негодующее; так пыхтеть могла только самая широкая из трех грудей — грудь фон Эрцума. Затем раздался скрипучий голос Кизелака:
— В доме, из которого кто-то сейчас вышел, царят гнуснейшие нравы.
Гнус вздрогнул и заскрежетал зубами — от ярости и страха.
— Я вас в порошок сотру. Завтра обо всем — так сказать — доложу директору.
Никто не отвечал. Гнус снова повернул и крадучись ступил несколько шагов среди зловещего молчания.
Потом Кизелак медленно проговорил три слова. У Гнуса за это время трижды пробежали по спине мурашки:
— И мы доложим.
Глава
Ломан, граф Эрцум и Кизелак гуськом прохаживались по залу. Когда они поравнялись с эстрадой, Кизелак пронзительно свистнул.
— В каталажку! — скомандовал он, и они протиснулись в артистическую.
Толстуха что-то чинила.
— Ну? — сказала она. — Куда это вы подевались, молодые люди? Нас тут развлекал ваш учитель.
— Мы с ним не знаемся, — объявил Ломан.
— Почему так? Очень образованный человек, а главное, ничего не стоит обвести его вокруг пальца.
— Ну и обводите!
— Да что вы, смеетесь, я-то тут причем? Хотя кое-кому из нас…
Она не договорила, потому что Кизелак пощекотал ее под мышками, предварительно убедившись, что никто их не видит.
— Полегче, полегче, мальчик. — Она сняла пенсне с кончика носа. — Попадетесь на глаза Киперту, уж он вам покажет.
— А разве он кусается? — спросил Кизелак, не меняя позы. В ответ она таинственно кивнула, словно убеждая ребенка, что домовой и вправду существует.
Тут вмешался Ломан. Засунув руки в карманы, он развалился на стуле у зеркала.
— Ты нахал, Кизелак, и, несомненно, пересолил с Гнусом. Зачем тебе понадобилось дразнить его, когда он уж и без того уходил? Он ведь тоже только человек, и нечего ему приписывать сверхчеловеческую подлость. А теперь он может здорово подвести нас.
— Пусть попробует, — хвастливо отвечал Кизелак.
Эрцум сидел посреди комнаты, упершись локтями в стол; он что-то бурчал себе под нос: его красное лицо под рыжей щетинистой шевелюрой, блестевшей в свете лампы, было упорно обращено к двери. Внезапно он стукнул кулаком по столу.
— Если эта скотина еще раз сунется сюда, я ему все кости переломаю!
— Здорово! — заметил Кизелак. — Тогда он не сможет вернуть нам наши сочинения. Мое — сплошная чушь!
Ломан с улыбкой следил за ними.
— Малютка, видно, основательно вскружила тебе башку, Эрцум. В тебе говорит настоящая любовь.
В зале стихли аплодисменты, и дверь открылась.
— Сударыня, здесь из-за вас готовится убийство, — объявил Ломан.
— Оставьте при себе ваши глупые остроты, — сердито отрезала она. — Я говорила с вашим учителем; он тоже от вас не в восторге.
— Что ему надо, этому старому ослу?
— Сделать из вас котлеты — больше ничего.
— Фрейлейн Роза! — пролепетал Эрцум; с того момента, как она вошла в комнату, спина его выражала смирение, а взгляд мольбу.
— С вами тоже каши не сваришь, — заявила она. — Надо было сидеть в зале и хлопать что есть мочи. Какие-то проходимцы собирались меня освистать.
Эрцум бросился к двери.
— Где они, покажите, где?
Она потянула его назад.