Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Манн Генрих

Обычно дети не размышляют друг о друге. «Почему у Карла так много свободного времени? — думал я. — Даже после школы он сразу заходит ко мне, вместо того чтобы первым делом показаться своей маме. Почему он одет лучше меня, а собирает грязные кофейные зерна, чтобы его мама варила из них кофе?» Я надеялся, что какой-нибудь случай рассеет мои недоумения. Так оно и вышло.

Однажды после школы Карл сказал:

— Сегодня пойдем ко мне. Мама хочет тебя видеть.

Я сразу почуял опасность. Если я попрошу разрешения, меня, конечно, не пустят к «княгине».

Просто не пойти домой было страшновато, я еще не позволял себе таких вольностей. Не говоря ни слова, я последовал за Карлом на ту сторону улицы, к дому виноторговца Ризе. Сам он в нем не проживал, отдавая предпочтение своей прекрасной загородной вилле. Здесь были только его винные погреба. Сын его Петер как раз показался из люка. Хоть он и лазил в погреб, но тоже был из господ и одевался соответственно. Он стряхнул носовым платком паутину с рукава.

Увидев красную физиономию господина Петера Ризе, я побежал с ним здороваться. То же самое должен был сделать и Карл. Так полагалось. Но Карл даже с места не сдвинулся. Он стоял хмурый и ждал меня.

— Ты идешь к княгине? — спросил меня господин Ризе. — Возьмите и меня с собой!

— Ни за что! — крикнул Карл с непонятной мне злобой. — Сидите лучше в своем погребе. И мама тоже это говорит.

В ответ господин Ризе громко расхохотался. Правда, когда он снова заговорил, в голосе его не слышно было особой радости. Скорее недовольство.

— Твоя мамаша придет еще ко мне на поклон, — сказал он, и каждое его слово резало меня как ножом: я еще не слыхал, чтобы так разговаривали. — Пусть тогда лезет ко мне в погреб.

Мне даже страшно стало от его слов. Я подумал, что сын виноторговца Ризе превратился в какое-то чудовище. Он прячется в темноте за бочками и так и ждет, чтобы схватить кого-нибудь за икры! Я отскочил и стремглав бросился к Карлу. Мы как угорелые взбежали на второй этаж и остановились у дверей, прислушиваясь, не гонится ли за нами Ризе.

Потом Карл без всяких объяснений ввел меня в комнату. Здесь стояла мягкая мебель, жардиньерка с цветами и пианино. Все, как у нас, только цветы увяли. Посреди комнаты Карл остановился, мы стояли, как гости, дожидающиеся хозяев. Я не мог равнодушно видеть пианино. Не в силах противиться искушению, я поднял крышку и обеими руками тронул клавиши.

— Сейчас же перестань, — остановил меня Карл, но было уже поздно. В комнату вошла его мать.

— Что здесь за шум? — спросила она.

— Он не знал, — ответил Карл.

— Так, так, — протянула дама, делая вид, будто не сразу меня заметила; а между тем она заметила меня, как только вошла в комнату, я это прекрасно видел. Она притворялась: это смущало меня и дразнило мое любопытство.

— Что ты так смотришь? — недовольно спросила красивая дама и рассмеялась. — Ты тот друг, к которому ходит Карл? Карла приглашают в гости!

Теперь она смеялась задорно. Я было обрадовался, но радость моя тут же улетучилась. Произошло нечто неожиданное: Карл поцеловал у своей матери руку. Мальчик целует руку матери — ничего подобного я еще не видел и не слышал.

Я не знал, что и думать. Я глаз не сводил с этой женщины, отвечая на ее вопросы — как меня зовут и не моя ли это мама постоянно сидит у окна за рукодельем.

— Она хорошо причесана, — заметила, к моему удивлению, мать Карла. — Кто ее причесывает? Не Филибер? Ну, конечно, ты не знаешь. Я сама ее спрошу. Или лучше спрошу Филибера.

Она отвернулась, я видел только ее плечо, на котором лежали два золотистых локона. Уж не собирается ли она сейчас же бежать к парикмахеру? Но я еще успел произнести приготовленную фразу:

— А почему вы не сидите у окошка, как моя мама?

Она снова рассмеялась, но на этот раз с другим выражением. Лицо ее стало милым, наивным и необыкновенно располагающим.

— Я не рукодельница, — сказала она и снова повернулась ко мне. И так раздобрилась, что даже руку мне протянула. У нее была длинная тонкая рука. Я покраснел до корней волос. Может быть, и мне поцеловать ей руку? Но дама уже ласково кивнула нам, на этот раз нам обоим:

— Поиграйте, но только не здесь.

И она вышла из комнаты. Мы все так же стояли, не двигаясь, и вдруг она запела. У нее был сильный, звучный голос. Я знал только нежный голосок моей матушки и даже вздрогнул. Голос то нарастал, то затихал, то широко разливался, то выделывал трели и стаккато и наконец оборвался на густой, звучной ноте. Словно перед ним захлопнулась тяжелая, непроницаемая дверь.

«Княгиня — красавица, но кто-то ее обидел», — почувствовал я.

— Пойдем ко мне в комнату, — предложил Карл.

А я почувствовал: «Она была бы веселая, но что-то заставляет ее грустить».

— Что же ты не идешь? — спросил Карл, и я пошел за ним.

У него в комнате меня ждал еще больший сюрприз. Кукольный театр — я никогда не видал такого большого. Он был выше нас с Карлом. Я с уважением смотрел на Карла. Иметь такую маму и такой театр!

— Ты умеешь представлять? — спросил Карл. — Хочешь, я покажу тебе?

И он исчез за занавесом балагана.

— Хорошо мама поет? — послышался оттуда его голос.

Он говорил тихо, но в тоне его звучала гордость. Я хотел ответить, что его мама поет замечательно, но кто-то опередил меня.

«Да, мальчик, она поет замечательно», — послышался чей-то знакомый тявкающий голос. Я не сразу понял, что это Касперле, за которого говорит Карл. Карл смеялся — то своим голосом, то голосом Касперле ^{221} , и я тоже стал смеяться вместе с ними — третьим.

Поднялся зеленый занавес. Карл посадил на край ширмы двух кукол — мужчину и женщину. Мужчина был в черном, с рожками, это мог быть только черт. Черт сказал женщине:

«Сейчас же заплатите за квартиру. А не то ступайте в погреб!»

— Догадываешься, кто это? — спросил Карл своим обычным голосом, а не тем противным, которым говорил за черта.

«Вот еще! — сказала женщина. — Сами вы убирайтесь в погреб! Пошли вон!..»

— Догадываешься, кто это? — снова спросил Карл.