Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер
Шрифт:
Далее, согласно Конраду, события происходили как бы сами собой: Редль был арестован (в этом пункте Конрад прямо противоречит истине) в Вене, подвергнут исчерпывающему допросу, после чего ему была дана возможность покончить с собой, а затем начальник Эвиденцбюро (т. е. Урбанский) выехал вместе с комиссией (Конрад не уточнил, что это за комиссия и из кого состояла) для расследования в Прагу [329] — и так далее; тут мы заехали в уже более поздние события, к которым, естественно, еще вернемся.
329
Ebenda.
Ниже
Много внимания уделил такому же сочувственному пониманию со стороны немцев и Урбанский. [331]
Но никакое и ничье сочувствие, высказываемое к тому же пост фактум, не может служить оправданием и обоснованием принятым решениям!
330
Ebenda. S. 368.
331
Urbanski von Ostrymiecz A. Der Fall Redl. S. 96.
Да и не было принято никакого юридического решения, поскольку «тройка» не имела права ни арестовать Редля, ни, скорее всего, даже формально его допросить — тот мог потребовать (как это делали наиболее грамотные советские диссиденты!) объяснения: а на каком основании его допрашивают — как свидетеля чего-либо или как подозреваемого в чем-нибудь? И в чем конкретно?
И что тогда должны были бы отвечать ему те, кто собирались его допрашивать, не имея на то необходимых юридических санкций и даже формальных поводов?
Заметим, что и отсутствие фактического допроса при личной встрече Редля с его преследователями (тут мы, конечно, снова немного забегаем вперед) вполне соответствует такой коллизии: допроса не было потому, что его и формально нельзя было осуществить!
В свете всего этого окончательно проясняется, что и само совещание «тройки» не обладало никакими юридическими правами и полномочиями. Оно было в данном случае лишь собранием частных лиц, которые могли принимать какое угодно решение — хоть выслать Редля на Марс или еще подальше! — все равно никто не обязан был выполнять их директивы в сложившейся ситуации.
Вопреки этой-то формальной очевидности они-то фактически и решали, и решили вопрос о жизни и смерти полковника Редля!
Конрад позволил себе даже некоторые романтические рассуждения о том, как во времена его молодости, если какой-нибудь офицер уличался в заведомо неблаговидном поступке, то его коллеги клали у изголовья его кровати записку с разоблачением — и заряженный револьвер, после чего все однозначно решалось во имя чести и справедливости! [332] Хорошенькая аргументация?
332
Conrad. Op. cit. S. 345.
Ключевой же момент в воспоминаниях Конрада — это то, что и по его мнению совещание происходило якобы вечером 25 мая 1913 года, а не когда-либо еще! [333]
Учитывая, что Конрад писал воспоминания существенно раньше Ронге и Урбанского и даже раньше Вальтера Николаи, а затем умер в 1925 году — и ничего потом не мог исправить, если бы и захотел, можно сделать вывод, что и указанная им дата стала директивой для аналогичных свидетельств
333
Ebenda. S. 329.
Мы уже обещали вывести эту ложь на чистую воду, но приступим к этому несколько позднее.
Мы не можем восстановить все, что обсуждалось на совещании «тройки», приговорившей Редля к смерти. Но зато можем обоснованно сформулировать, о чем же там не говорилось.
Подводя итоги всем трем приведенным свидетельствам, можно сделать следующие выводы.
Естественно, что основным докладчиком по делу оказался Ронге, которому об этом очень не хотелось вспоминать годы спустя. Ясно, что Ронге не мог сознаться перед остальными двумя в том, что все, свидетельствующее о шпионаже и предательстве Редля, сводилось к совершенно непонятному посланию с русскими рублями, пришедшему неизвестно для чего и неизвестно от кого. Почти все остальное сводилось к уликам, сфабрикованным самим Ронге.
Сообщил ли Ронге что-либо из того, о чем он мог узнать или догадаться на основании показаний арестованного сообщника Редля — это нам не известно. Но можно предположить, что кое-что сообщил — иначе и вовсе ничего не оставалось для сообщения!
Учитывая же, что Конрад, как сформулировал Ронге, согласился с предложением — дать возможность преступнику немедленно покончить с собой, можно понять, что и это предложение исходило от Ронге.
Самое же существенное, что вытекало из такой идеи, было даже не само по себе предложение лишить Редля жизни (уж извините нас за столь циничное отношение к его жизни и смерти!), а то, что обнаруженное якобы преступление не подлежало никакому дальнейшему расследованию!!!
Вот в этом-то пункте Ронге и встретил полное понимание и согласие со стороны двоих остальных!!
3.2. Последний ужин Альфреда Редля
Якобы в то самое время, когда в ресторане «Гранд-отеля» решалась его судьба, Редлю также предстояла застольная беседа, но, разумеется, в иной компании. Об этом рассказывает Роуэн:
«Возвратившись в гостиницу, Редль встретил доктора Виктора Поллака, который ждал его.
— Пошли, Альфред, мы же собирались поужинать в «Ридхофе», — напомнил он. /…/
Полковник не возражал, обронив только, что ему необходимо переодеться. Поллак был одним из известных правоведов Австрии и довольно часто встречался с Редлем на процессах по шпионским делам». [334]
Виктор Поллак (не имеющий, конечно, никакого отношения к Гуго Поллаку, упомянутому в связи с Бартом-Иечесом) в описываемый момент был, на самом деле, не каким-то правоведом, а весьма значительным официальным лицом: он занимал пост главного прокурора генеральной прокуратуры верховного кассационного суда Австро-Венгрии. [335] Естественно, что Поллак хорошо знал Редля: они вместе добивались торжества правосудия на шпионских процессах, где Поллак был главным обвинителем, а Редль выступал в роли эксперта.
334
Роуэн Р.У. Указ. сочин. С. 388.
335
Ронге М. Указ. сочин. Примечание редакции. С. 73.