Учитель истории
Шрифт:
…Страшная боль пробудила подобие чувства — какие-то существа, то ли люди иль звери, ломали его ногу. Он хотел, было, дернуться, но его пригвоздили, и словно исчезающее эхо он что-то еще слышал, как морской гул в ушах, и вновь приятный мрак.
Еще раз он, было, очнулся, когда его переносили, но это тоже окончилось приятным мраком под тот же океанский гул. А потом гул исчез, и непрекращающаяся качка исчезла, и откуда-то донесся женский голос и знакомый приятный баритон. — «Давид Безингер?» — Малхаз раскрыл глаза.
Просторная светлая каюта, красивая девушка-медсестра со шприцем, а рядом стоит
— Только не дергайся, не шевелись, — ласково на английском попросил Безингер. — Это все ерунда, заживет, — указал он на гипсы. —Хуже другое: ты перенес «на ногах» сильнейший инфаркт… Ничего. Все позади. К утру будем в Японии, туда уже слетелись лучшие кардиологи мира… Поседел, — погладил он волосы Малхаза. — А знаешь, о чем ты все время говорил в беспамятстве? Ха-ха! Ну, на чеченском — Богу молился, смеялся, с кем-то ругался, какого-то Степаныча, на русском, с собой звал, … а главное, главное, ты не раз четко кричал: — «Ана, спаси, спаси, и я спасу тебя!», и это на чеченском, на русском, на английском. Вот что странно?!
Учитель истории широко улыбнулся, и на родном:
— Чеченский выучили? … Тогда скажу. Знаете, почему охранники-иудеи из Хазар-Кхелли все разом померли? От облучения. Значит, в пещере с сундуком — сильная радиация, оттого там люди, особенно мужчины, никогда не жили, это место, как проклятое, испокон веков обходили… Нам, точнее Вам, нужен лишь датчик…
— Боже! Как просто! Как гениально! … Малхаз, ты чудо, ты гений, ты талант! — здоровенный Бесингер стал неуклюже обнимать больного, целовать, и, вдруг, резко бросился к телефону…
Лечащий врач, высокий крепкий мужчина с рыжей бородкой, по говору американец, второпях оставил историю болезни (его куда-то отозвали), и Малхаз, воспользовавшись моментом, полистал свое досье — на латыни и почерк дурацкий, да кое-что выяснил. До Токио он побывал в клиниках еще двух городов на севере Японии, дальше он и сам знает — беспосадочный перелет на небольшом частном самолете до Дюссельдорфа в Германии, а теперь его лечат в живописных швейцарских Альпах, где-то под Цюрихом; и вроде это частная клиника, да глаз Шамсадова наметан, многое повидал — безусловно, это очень старое, великолепно ухоженное владение приватно, охраняется от мира как тюрьма, но никак не клиника, хоть и масса современнейшего оборудования и медперсонала.
Сам Малхаз чувствует себя прекрасно. В новогоднюю ночь, вопреки возгласам врачей, даже лезгинку станцевал, и не просто так, а чтоб знали — темпераментно, азартно, с огоньком. Правда, после этого сутки встать не мог — все болело, и сейчас хромает, да это пустяки — сами врачи утверждают — время вылечит. Другое дело с сердцем. Вроде, не болит, и даже позабыл Малхаз, где оно находится. Однако, сейчас все внимание только к нему, замучили с исследованиями, прибывало масса врачей, в том числе и из Китая — целитель.
Как понимает сам больной, рекомендации уже готовы — кого-то, для утверждения решения — ждут, и это тоже очевидно — ждут Давида Безингера. Самого Безингера Малхаз после Токио не видел. Однако
— Ну, потерпи чуть-чуть, все не так просто, — по телефону успокаивает его Безингер. — Вот я прилечу, и все ты получишь.
— «Красивая, да для меня тюрьма» — весь день поглядывая из окон на заснеженные Альпы, думает Малхаз.
От Безингера он ожидает чего угодно, и ждет его самого. А тот то беспрерывно звонит, вроде праздно болтает, а то неделю вовсе пропал (это было еще в Токио); объявившись — тон иной, чуть недовольный, встревоженный; сейчас вновь пропал, уж две недели на связь не выходит.
У Безингера более десятка мобильных телефонов (и как до этого люди жили?), личный помощник за ним их носит. И если он не звонит, значит, в том месте сотовой связи нет — на Земле лишь два таких места — Антарктида и Чечня. Безингер сундук ищет! И в подтверждение этого первый звонок; голос злой, усталый. Разумеется, Безингер только о здоровье спрашивал, сказал, что в Нью-Йорке, вылетает к нему, и тут же фон женского голоса на русском: «Уважаемые пассажиры, предупреждаем…»
— В Россию не летите, — продолжил Малхаз, когда связь уже оборвалась.
Шамсадов думал, что Безингер появится через день-два, но тот объявился сразу же, поздно ночью, прямо из аэропорта, усталый, похудевший, насупленный.
— А Вы загорели, обветрились, — не без поддевки заметил Малхаз.
— Да, был в горах, … в Андорре, на лыжах катался.
— А я, грешным делом, подумал, кавказский.
— С чего ты взял? — встрепенулся Безингер.
— По оттенкам пороха и гари, — теперь голос строг.
— М-да, Шамсадов, — Безингер встал, подошел к окну, постучал пальцами по толстому стеклу. — Ты меня всегда удивлял… Да, я был в Чечне, и даже дважды, — Безингер подошел к больному, заложил руки за спину и, глядя вызывающе, в упор. — Тубус нашел, … а вот другую пещеру не найду. Нет там такой радиации; так, кое-где повышенный фон. Я все горы облазил…
— Под эгидой миротворца, — перебил Малхаз, — под опекой ГРУ, массад, ЦРУ? Ха-ха-ха! Так Вы Ану еще тысячу лет искать будете, и не найдете. К ней надо с чистым сердцем, с доброй волей, с душой.
— М-да, ты по-прежнему несносен, — вновь Безингер отошел к окну, — А впрочем, там, оказывается, уран вроде нашли, и шахты были, просто неперспективно, будто бы не в промышленном масштабе, и разработку месторождения закрыли.
— Брехня! — чуть ли не закричал Шамсадов. — В двадцатые-тридцатые годы в мире точно узнали, что такое радиация. И по моей версии, может, я и ошибаюсь, Ваши предшественники, а может, и конкуренты. Ведь, наверно, не только Вы этот сундук ищете? Так вот образованные искатели двадцатого века, как и я, поняли — охранники Хазар-Кхелли погибли от неведомой до этого болезни — радиации. И одна из причин выселения чеченцев в 1944 году — эта. Чтоб спокойно заняться поисками, используя достижения науки и техники, пробуривая бесполезные шахты. За тринадцать лет ничего не нашли — убрались.