Учитель Краб

Власов Владимир Г.

Я впервые видел человека с такой легко возбудимой психикой. К тому же выяснилось, что Краб совсем не переносит табачного дыма. Он как бы стремился надеть на себя непроницаемый колпак, изолировать себя от мира, от пространства и, как я позже узнал, от времени тоже. Он почти не читал газет и не слушал радио, был совсем не в курсе событий, происходящих в мире.

Мне было непонятно его желание замкнуться в своей скорлупе, но тогда я видел объяснение всему этому в других причинах. Мне казалось, что Краб отметает от себя все преходящее и сиюминутное ради постижения чего-то вечного и неизменного. Чего?

Я тогда не мог понять, как смотрящий вдаль не может разглядеть парусник за горизонтом. Этим я и объяснил его ограничения по отношению к себе самому.

Одним словом, я согласился посодействовать ему в поисках комнаты. Это явилось предлогом поближе познакомиться и почаще бывать у него. Почти каждый день я приходил к нему в комнату и докладывал о результатах своих поисков. Внимательно выслушав меня, он задавал вопросы и, как только находил первое, что ему не нравилось, тут же отказывался от моего предложения. Затем мы говорили о философии и литературе, и это было как бы своеобразной платой за те труды и заботы, которые я проявлял по отношению к Крабу. Мне нравились вечера, проводимые с учителем. Каждый раз я познавал что-то новое, мой мозг привыкал работать неординарно. Учитель давал мне первые уроки своих Великих Сомнений.

Иногда из моего описания Крабу казалось, что комната отвечает его требованиям, и мы вместе после занятий шли ее осматривать. Но Краб постоянно находил какой-либо недостаток, его всегда что-нибудь не устраивало. Если бы не ежедневное духовное общение с Крабом, я бы давно оставил эту затею вместе с его капризами.

Но меня даже забавляла эта игра. Мне доставляло некоторое удовольствие заранее угадывать, по какой причине Краб отклонит следующую предложенную мной комнату. Так за довольно короткий срок я изучил его вкус и, наконец, нашел нужную ему комнату.

Она находилась на втором этаже небольшого двухэтажного домика. Это был даже не второй этаж, а мансарда. Хозяйка, опрятная старушка, жила одна в большом доме. Узнав меня, она приветливо улыбнулась и вопросительно посмотрела на Краба.

– Это и есть я, – сказал он. – Я пришел по поводу комнаты, которую вы сдаете.

Мы втроем поднялись по лестнице в мансарду. Краб осмотрел с довольной улыбкой небольшую, но уютную комнатку, где ему предстояло жить, старомодную кровать, мебель из орехового дерева, оставшуюся со старых времен. Все это ему очень понравилось, но главное – в этом доме не пахло затхлостью, все кругом блестело чистотой и дышало опрятностью.

Он внимательно выслушал условия хозяйки и тут же согласился с ними. Плата за жилье оказалась совсем небольшой, и, если бы хозяйка запросила втрое больше, мне кажется, Краб не изменил бы своего решения переехать к ней. Он тут же договорился с ней, что поселится на следующий день, и попросил ее ничего не менять в обстановке комнаты.

Уходя, мы осмотрели апартаменты самой старушки. Я заметил, что в углу ее комнаты висели иконы, телевизора не было. От всего дома и от хозяйки веяло далекой стариной, это то, к чему так стремился Краб. Она предложила нам остаться попить чаю, но мы, сославшись на занятость, отказались.

Когда мы вышли на тихую улочку, Краб заметил:

– Ты не представляешь, как я мечтал пожить в таком доме.

В это время мы уже перешли с ним на «ты".

– Мне

кажется, что я когда-то жил здесь, но, разумеется, и дом, и хозяйку я увидел сегодня впервые.

– Так бывает, – ответил я, – иногда новое кажется давно забытым старым.

Вдруг он меня спросил:

– Ты обратил внимание на небольшую картинку, висящую на стене сразу же за дверью?

По правде сказать, я совсем не заметил никакой картины в комнате наверху.

– На той акварели изображен вход в железнодорожный туннель на берегу озера. Странно, я никогда не видел этой картины, но этот простенький пейзаж постоянно возникал и раньше в моем воображении. Неудивительно, что ты не заметил картины, потому что она была закрыта дверью. Но, когда я только входил в эту комнату, мне показалось: что-то скрывается за дверью. Я даже решил про себя, что это – картина. Осматривая комнату, я как бы невзначай заглянул за дверь и увидел то, что хотел. Ты можешь не верить, я сам мало верю в ясновидение.

Мне это показалось какой-то мистикой, и я заподозрил, что Краб попросту разыгрывает меня. Тоже мне, чудотворная икона! Картонка, размалеванная красками. Вероятно, это было одно из начальных проявлений странностей Краба.

5

На следующий день я помог Крабу перебраться на новую квартиру. Когда я наблюдал, как он распаковывает свои чемоданы на новом месте, то заметил у него много книг на латинском и итальянском языках с множеством бумажных закладок. Среди книг по литературе и философии изрядную часть составляли произведения итальянских писателей и сочинения древнеримских мыслителей. Я взял одну из них в руки. Судя по потрепанной обложке, опус Тита Лукреция Кара «О природе вещей» пользовался у хозяина особым вниманием.

Краб, заметив мой интерес к его книгам, улыбнулся и, хлопнув ладонью по пыльной стопке, заметил:

– Дом, в котором нет книги, подобен телу, лишенному души.

При этом облачко пыли, выбитое из кипы фолиантов и похожее на душу, покинувшую тело покойного, повисло в воздухе, а затем медленно стало опускаться в косых лучах солнца, проникших в комнату сквозь мозаичные стекла чердачного окна.

– Хорошо сказано, – похвалил я.

– Это не мои слова, Цицерона, – и Краб показал томик сочинений знаменитого оратора.

Я впервые пожалел, что не знаю латынь.

Мне показалось, что Краб по-особому относится к своим книгам, как к вполне одушевленным предметам. Возможно, что для него эти книги являлись истинными друзьями и собеседниками. У него имелись оригинальные точки зрения на книги и литературу. Так, вытащив из стопы сочинение Джакомо Леопарди, Краб заметил:

– Этот писатель полагал, что всякую книгу, если она не учебник, начинают изучать только тогда, когда она становится классической. А Полибий серьезно думал, что среди современных авторов всегда будет немало таких, которые по своей остроте наблюдений и полезности выводов уходят намного дальше великих классиков. И следует обращать внимание не на имя писателя, а на содержание его книги. Однако, как замечает тот же Леопарди, легче посредственной книге произвести шум, если автор уже достиг популярности, чем начинающему автору добиться популярности посредством превосходной книги.