Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.
Шрифт:
Таким образом, всеобщее обучение следует понимать как составную часть сталинской «революции сверху» {151} . Хотя посадить за парты детей от мала до велика намеревались еще в царской России, инициированная в 1930 г. кампания всеобщего обучения имела свои, сталинистские черты. Директивный, «сверху», характер этого начинания означал вмешательство высших партийных руководителей во все дела, постоянное расширение масштабов и наращивание темпов, а также тотальную политизацию, когда за сомнения или промедление на человека немедленно спускали всех собак. Революционный размах кампании виден по кардинальности и быстроте перемен — комбинации, которая обещала повлиять на судьбы миллионов советских граждан [14] . В следующем разделе будет показано, как эти важные факторы на деле способствовали привлечению в школы миллионов советских детей.
14
В последних исследованиях проводится различие между массовым обучением как общественным движением
«Массовая, боевая политическая кампания»
Существенные перемены после решения о введении всеобщего обучения можно легко и быстро оценить по таблице, в которой показан рост численности учеников в школах.
За десять лет число учеников выросло на 19 млн. человек, рост составил 163%, при существенном росте учеников в начальной школе (почти на 11 млн. чел.) и средней (больше 8 млн. чел.). Резко возросло число учеников в период с лета 1930 до весны 1932 г. — 8 млн. человек, или 50%. Рост в начальных сельских школах составил 74% от общего увеличения числа учеников и 86% от увеличения во всех начальных школах. За годы первой пятилетки число детей в возрасте от 8 до 11 лет, учившихся в школе, увеличилось с 51 в 1927 г. до 97% в 1931 г. и затем до 98% осенью 1932 г. К началу 1934 г. советские чиновники заявляли, что «ликвидирована неграмотность десятков миллионов рабочих и крестьян и осуществлен переход к всеобщему обязательному начальному обучению» [16] .
15
Хотя политические вожди произвольно манипулировали статистикой 1930-х гг. , эти цифры говорят о сложности подсчетов в период бурного развития школьного обучения. См. обсуждение этого вопроса: Eklof В. Russian Peasant Schools. P. 289; Holmes L. E. The Kremlin and the Schoolhouse. P. 93-95; Johnson M. S. Rus-sian Educators, the Stalinist Party-State, and the Politics of Soviet Education. P. 387-388.
16
В 1934 г. , на XVII съезде партии, было заявлено, что «за годы первой пятилетки СССР превратился в страну передовой культуры». КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. П. С. 746; Денисова Л. Н. Всеобщее среднее образование и социальный прогресс села. М.: Наука, 1988. С. 7; Равкин 3. И. Советская школа… С. 98; Кузин Н. П. , Колмакова Н. М. , Равкин 3. И. Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. С. 265.
Сухая цифирь говорила о мощном продвижении вперед, но всеобщее обучение сразу и сильно изменило жизнь детей, родителей и села в целом. С каждым, годом государство все грубее, бесцеремоннее вмешивалось во все дела, представители власти не спускали глаз с учителей и даже вступали с ними в конфликты. Хорошо иллюстрирует кампанию по всеобучу определение числа потенциальных школьников. Подсчитывая детей соответствующего возраста, власть взяла на карандаш и вообще всех граждан. Словно вспомнив недавнее деление крестьянства на бедняков, середняков и зажиточных, школьные чиновники придумали во время сбора сведений новую категорию — «годный к принудительному обучению»{153}.
Если во время переписи будущих учеников соблюдался индивидуальный подход, то в отношении строительства школ (и экспроприации зданий для них) политическая линия проводилась жестко, без особых церемоний. Общее число школ в Советском Союзе выросло со 133 тыс. в 1929/1930 г. до 152,8 тыс. в 1930/1931 г. В растущих как на дрожжах новых индустриальных центрах резкому увеличению числа детей сопутствовал дефицит строительных материалов. Поэтому во многих школах занятия проходили в три, четыре и даже пять смен, иногда до глубокой ночи{154}.
По требованию советских властей конфискованные на селе у кулаков, священников и дворян дома отводили под школы. Политическая подоплека этой тактики не вызывала сомнений: заменить прежнее духовное лидерство, основанную на богатстве власть и унаследованный высокий статус на авторитет советской системы, обосновавшейся в школьных зданиях. Судя по многочисленным жалобам, конфискованные дома часто использовались по другому назначению, но все равно многие острые проблемы удалось разрешить. На Украине 7 тыс. отнятых у кулаков домов составили 1/3 сельских школ; на Северном Кавказе в конфискованных зданиях разместились больше половины новых школ. О политическом подтексте этой стратегии говорит лозунг «Лучший дом в деревне должен принадлежать школе» и воспоминания ученика того времени: «Большинство школ размещались в домах, в которых до того жили сельские священники, помещики и богатые крестьяне»{155}.
В русле общей просвещенческой политики лежало стремление во что бы то ни стало посадить за парты детей определенных социальных групп [17] . О приверженности к совместному обучению мальчиков и девочек было заявлено еще в программе партии 1919 г., поэтому дать начальное и среднее образование девочкам старались особенно усердно {156} .
17
Ожидалось, что массовое обучение изменит отношения между населяющими Советский Союз народами. См. об этом: Ewing E. Т. Policy and Practice in «Non-Russian» Schools of the Soviet Union.
Самым обсуждаемым и вызывавшим жаркие споры был вопрос об отношении к разным социальным группам. В связи с «обострением классовой борьбы» (по формулировке Сталина) школам надлежало обеспечивать победу рабочих и крестьян над оставшимися эксплуататорами. Однако даже через десять лет после революции дети рабочих и крестьян посещали школу нерегулярно и в течение короткого времени, учились неважно по сравнению с детьми служащих, зажиточных крестьян и «бывших людей», в т. ч. священников, дворян, купцов и царских чиновников. Такие диспропорции в «классовом» составе вызывали недовольство: дескать, «кулацкие дети» получали больше чем достаточно образования, в то время как дети бедняков не переступали порога школы или быстро ее покидали. В Крыму, например, только половина детей бедняков доучилась до четвертого класса{158}. Для исправления «перекоса», стремясь отобрать власть и жизненные ресурсы у традиционных элит, советское правительство обещало детям бедняков бесплатную одежду, питание, школьные принадлежности, доставку до места учебы и даже, если необходимо, жилье. В 1930 г. материальная помощь требовалась приблизительно половине учеников. В Ленинграде, где помощь получала 1/5 учащихся, жены рабочих создали команду для обеспечения нуждающихся детей верхней одеждой, обувью и питанием{159}.
Для устранения «классовой» диспропорции среди учеников власти не ограничились только материальной помощью, а взяли на вооружение политические методы: стали исключать из школы детей «классовых врагов» и других «нетрудящихся элементов». Осенью 1928 г. учительница Лапшина выгнала из деревенской школы детей зажиточных крестьян и священников. В начале 1929 г. тринадцать детей не по своей воле покинули школу в Ульяновской области, в частности за антисоветские высказывания, но также потому, что их родители были кулаками и священниками{160}. Однако 31 января 1930 г., за несколько месяцев до начала кампании всеобщего обучения, но в момент самой острой фазы раскулачивания, советское правительство осудило попытки увеличить долю бедняков в школе «путем исключения из нее детей нетрудового населения». Массовые «чистки» детей только за социальное происхождение или в связи с преследованием их родителей оказались под запретом. Отчисленных прежде по этим основаниям детей рекомендовалось принять обратно. Директорам школ дозволялось удаление из школы лишь «отдельных дезорганизующих хулиганских элементов, прибегающих к контрреволюционным выходкам»{161}. Изменив стратегию, советские руководители фактически признали, что всеобщее обучение послужит общественному развитию: стирание классовых различий лучше, чем их выпячивание. Требуя политической и экономической «ликвидации кулачества как класса», ЦК партии словно увидел во всеобщем обучении способ «включения» «социально чуждых» детей в существующую общественную систему{162}.
Кампания по всеобучу встретила нешуточное сопротивление, что лишний раз подтверждало ее политическое значение. Советские руководители прямо называли всеобщее обучение «мощным оружием» в борьбе за построение коммунизма. Стремление добиться как можно большего и поскорее, строительство школ и экспроприация зданий для них, обязательность обучения для каждого ребенка и старание во что бы то ни стало увеличить число учащихся — все служило цели усилить влияние государства на советское общество. Поставленным задачам вполне соответствовали размах и сила противодействия. В феврале 1931 г. ЦК партии признал, что «усиленное сопротивление классового врага» стало одним из важнейших факторов кампании всеобщего обучения{163}.
Хотя неприятие школы не шло ни в какое сравнение с сопротивлением крестьян коллективизации, всеобщее обучение вызывало недоверие, подозрения и даже враждебность, что хорошо иллюстрирует развитие отношений между государством и обществом в начале сталинской эры {164} . Как и в других кампаниях того времени, советские руководители обвиняли в сопротивлении религиозных лидеров (священников, мулл или шаманов, в зависимости от региона), традиционные сельские элиты и деревенских авторитетов (обычно имелись в виду кулаки, купцы или буржуазия, влияние которых, как полагали власти, основывалось на их богатстве), защитников национальных или местных особенностей от культивируемого в школе мировоззрения (по советской терминологии, «националшовинистов») [18] .
18
Во время коллективизации ярлык кулака навешивали на всех протестующих крестьян, несмотря на самый разный достаток участников таких акций. См.: Davies R. W. The Socialist Offensive: The Collectivization of Soviet Agriculture, 1929-1930. Cambridge, 1980. P. 228, 330; Hughes J. Stalinism in a Russian Province. P. 95; Viola L. Peasant Rebels under Stalin. P. 29-37.