Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг.
Шрифт:
Задержки и неполные расчеты по зарплате, которые уральский учитель Гизатуллин назвал «самым больным местом», добавляли трудностей. Учителя из деревни под Смоленском обивали пороги начальственных кабинетов, добиваясь выплаты заработанного, но в ответ слышали: «Денег нет». В Северном крае учителя проехали пятьдесят километров, чтобы получить зарплату, но денег для них не нашлось, и на следующий день они вернулись обратно ни с чем.
В особенно вопиющих случаях сельским учителям приказывали получать зарплату у родителей учеников. Один чиновник взывал к их чувству долга: «Ты — учитель, сознательный гражданин, можешь и подождать с зарплатой». Но когда прокуратура обвинила одного председателя сельсовета, что он зажимает деньги учителей, тот отрезал: «Не платил, не плачу и платить не буду»{254}.
Центральные власти уверяли, что необходимые средства выделены, и во всем винили «низовых работников». В 1932
На задержки выплат обращало внимание и высшее руководство. В 1933 г. советское правительство переложило ответственность за выплату зарплаты учителям с районных на областные организации. В случае задержки более чем на пять дней чиновников ждали административные санкции и даже уголовное преследование. Через год член ЦК партии В. Молотов строго предупредил: «Необходимо привлечь к ответственности виновных и ни в коем случае не допускать таких вещей, как задолженность по зарплате учителям». Руководитель Наркомпроса Бубнов тоже указал на «преступное попустительство» и «неуменье» и предупредил чиновников о «личной ответственности» за новые проволочки. Однако меньше чем через месяц ЦК партии вынес взыскание Бубнову за «бюрократизм» в отношениях с учителями, в т. ч. и за неразбериху с зарплатами{256}.
Постоянные задержки выплат, несмотря на щедрое финансирование центром, хорошо видны на примере Центрального Черноземья близ Воронежа. В августе 1930 г. местные советские и партийные организации этого региона подверглись критике со стороны ЦК ВКП(б) за «грубейшие нарушения» прав учителей, включая задержки выплат. Через два года руководитель местного отдела образования И. Г. Никифоров заверил Наркомпрос, что «грубых нарушений прав учителя стало заметно меньше… дело идет на улучшение». Однако в 1934 г. Наркомпрос заявил, что в этом регионе учителям задолжали почти 2 млн. руб. Через два года ситуация повторилась. В январе 1936 г. Бубнов устроил разнос новому руководителю отдела образования Харчеву за рост задолженности до 2 млн. руб. Зная, что санкции последуют непременно, областные чиновники обещали следить за ситуацией более внимательно — и накинулись на районное начальство. Однако всего через месяц ЦК партии снова подверг критике областные власти за огромные задолженности, а Харчева сняли с должности. Несмотря на шесть лет разносов и даже увольнений, многие учителя в этом регионе никогда не получали зарплаты вовремя и в полном объеме{257}.
Очевидно, советская власть была прямо заинтересована в улучшении положения учителей. Важность этого вопроса проявилась на партийном совещании, посвященном образованию в апреле 1930 г., когда оратор, Аболин, прервал другого участника, видимо, встревоженный такими словами:
«Партсовещание должно некоторый перелом произвести в деле материального положения просвещенцев… (Голос: «резкий перелом»). Резкий, коренной перелом»{258}.
В октябре 1930 г. газета «Вечерняя Москва» написала, что задержки выплат, плохие жилищные условия и ужасное снабжение превращают сельских учителей в изгоев:
«Никакие мероприятия не осуществят всеобщего обязательного обучения, если школы будут испытывать острейшую нужду в педагогах, если бытовые условия сельского учителя, на которого ложится центр тяжести всей работы, не будут улучшены. Это, кажется, для всех ясно. Об улучшении правового и материального положения учительства было достаточно директив и партии, и правительства. А между тем о сельском учителе многие местные учреждения мало думают и еще меньше заботятся. Учителю в некоторых районах ежедневно и ежечасно приходится вести борьбу за право получить то, что ему полагается, за небольшое количество внимания со стороны местных кооперативов и районных работников. Повседневная жизнь учителя выпадает из поля зрения общественности. Многие безобразия становятся бытовыми явлениями и проходят незамеченными. Все это создает ненормальные условия работы, заставляет тратить массу энергии на преодоление всевозможных бюрократических преград для того, чтобы добиться комнаты, пайка и получить вовремя зарплату. Драгоценное время пропадает зря, энергия расходуется даром вместо того, чтобы направить ее на педагогическую и общественную работу»{259}.
В
Даже зная обо всех этих трудностях, центральные власти, однако, убеждали учителей, что во всех их бедах виноваты местные организации и чиновники, которые не выполняют принятые партийными вождями решения{261}. Экономический конфликт местного уровня отобразила карикатура в газете «Известия». На ней худой, плохо одетый и босой учитель, сжимающий стопку учебников и тетрадей, взывает к упитанному, хорошо одетому и надменному чиновнику из местного кооператива (см. рис. 3.1). Центральные власти стремились направить возмущение народа на местных чиновников и отвлечь внимание от катастрофических последствий экономической политики. Босые ноги и угодливая поза учителя на карикатуре не только отражали реальное положение дел, но и символизировали неспособность учителей достичь того материального положения и социального статуса, которого они, по их представлениям, заслуживали.
Сталинский режим не забывал вознаградить за работу и лояльность и отдельных людей, и целые социальные группы [26] . Зарплаты повышались, улучшалось питание, оплачивалось жилье в обмен на то, что, по словам Л. Волжского, учителя «выполняют ответственнейшую государственную задачу — обучение и воспитание новых поколений борцов за коммунизм» {262} . Кое-кто получал существенные привилегии в награду за выражение преданности и «правильную» линию поведения. Учителя-ударники и учителя-отличники имели повышенную зарплату, дополнительный паек, оплачивался их проезд на отдых во время отпуска {263} .
26
Согласно Левину, «продукты и кое-какие другие товары порой сознательно использовались для наказания и поощрения». См.: Lewin M. Russia/ USSR/Russia: The Drive and Drift of a Superstate. New York, 1995. P. 140.
Подоплека этой политики была очевидна (хотя бы и спустя годы) для некоторых эмигрантов. Вот, что сказал бывший сельский учитель:
«Учителям экономически жилось неплохо… режим ценил учителей… Режиму хотелось видеть их благополучную жизнь, так что нам следовало выглядеть хорошо и вести соответствующую пропаганду» {264} .
Влияние политической власти на распределение товаров еще более четко выразил другой эмигрант: «Центр гарантировал учителям получение питания и тем самым выживание во время голода» {265} . [27] Всеми этими мерами — от гарантии получения продуктов до денежных выплат, которые в целом стоили сотни рублей, — государство откровенно пыталось купить лояльность. Учителя как бы заключали с режимом сделку, по условиям которой им обеспечивались приемлемые условия жизни (или обещались улучшения в будущем) в обмен на политический конформизм и активную пропаганду советской системы ценностей {266} .
27
Историк Фрадкин также считал, что власти подкармливали учителей, стремясь заручиться их лояльностью. Другого мнения придерживается Хозе, работавший в украинской школе в начале 1930-х гг. См.: Фрадкин Ф. А. , интервью, ноябрь 1992 г. ; Хозе С. Е. , интервью, декабрь 1992 г. , июнь 1995 г.
Хотя конечной целью была политическая лояльность, власти в то же время хотели убедить учителей, что во всех их бедах виноваты местные начальники. Учитель Гизатуллин, чье замечание о задержках выплат процитировано ранее, приводит равнодушный комментарий местного руководства на постановление ЦК партии 1931 г. об улучшении условий жизни учителей: