Учителя и М-ученики (Русь эзотерическая)
Шрифт:
Глава 2. Андрей
За несколько дней до приезда группы Матушки Марии, на Поляне уже не было пусто. Первой приехала группа Сан Саныча из Краснодара, да и так, всякие одиночки. Основная же толпа, из разных городов, главный заезд – ожидался сегодня.
Было еще раннее-раннее утро, солнце еще не встало.
Человек неопределенного возраста, с белой шелковистой бородой и курчавыми, длинными волосами, вылез из спальника, потянулся, вдохнул свежий, чистый лесной воздух. Расправив грудь, сделал несколько легких пассов. Над поляной, что просвечивалась между листвой деревьев, клубился густой белёсый туман. В лесу, под нависающими низко ветвями, было темно и тихо, и
Никто не мог бы сказать об Андрее, из какой он группы эзотериков. Не похож он был, однако, и на новичка, и, тем более, на случайного туриста. Хотя, иногда прибивались к эзотерикам и случайные туристы.
Впрочем, вопросов из серии «ты кто такой» здесь никому пока не задавали. Остановился на Поляне и живет… Некий субъект. Вокруг костра теснилось лишь несколько палаток. Причем их хозяева, похоже, будучи праведниками, ещё предавались лёгким и приятным снам.
Вскоре, конечно, первым встанет сам «Эс Эс». Сан Саныч… Сэнсэй из Краснодара. Скорее всего, он неспешно подогреет в котелке воду, чтобы заварить себе крепкий утренний чай. Добавит в заварку мелиссу и перечную мяту, что сорвал здесь, неподалёку. И потянется по лесу легкий сизый дымок костра, смешанный с запахом мятного чая. И потому, заранее решив «пособить» Сан Санычу, Андрей натаскал охапку сухих веток и сложил её около потухшего за ночь костра.
Его самого, не смотря на ранний час, уже манила к себе река. Горная, прохладная, стремительная, поначалу обжигающая своим холодом. Такое купание бодрит, а после него по телу разливается приятная теплота… Андрей знал неподалёку довольно глубокую лагуну с очень чистой, прозрачной до самого дна, водой.
Захватив в палатке свою вездесущую холщовую сумку с длинной ручкой, он повесил её через плечо и стал быстро спускаться вниз, по крутому склону. Преодолев спуск, прошел по бездорожью негустого пролеска, в котором Сан Саныч умудрялся найти молодые, крепенькие грибы. Потом через пустошь, заросшую высокой, местами колючей, травой вышел на грунтовую дорогу. Слегка пригладил непослушные волнистые волосы, доходящие до плеч, и шелковистую светлую бороду. И бодро, быстрыми бесшумными шагами, устремился вдаль.
В нужном ему месте, Андрей свернул с грунтовки, и по узкой, знакомой ему, тропе через лес вышел к берегу реки и вдоль нее – к живописной речной лагуне. Тут он сразу разделся и, зайдя в воду, шумно нырнул. Вода обожгла холодом, а затем он поплыл, разогреваясь движением. Накупавшись, вышел, стряхивая с себя воду, как пёс. Натянул футболку, штаны и олимпийку на мокрое тело. И долго сидел и смотрел, как восходит солнце, потягиваясь и делая дыхательные упражнения.
С этого места открывалась широкая панорама. Солнце вставало из-за гор. Речная вода спускалась всё ниже и ниже по каменным уступам. Потом – более широкое речное русло, деревянный мостик через реку близ посёлка, а следом за ним – первые окраинные дома. А вдали, за подступающими к реке скалами, что наверху покрыты лесом, синели горы.
Андрей сидел на берегу небольшой реки…Чувствовал, как вода уносит в своем течении вдаль его мысли, погружает сознание в далёкие, ушедшие образы…
Когда-то он был поэтом. Нет, он не публиковал стихов. Он не работал поэтом – нет такой профессии. Он им просто был. И, как все поэты, тот молодой Андрей мечтал о чем-то недостижимом, далеком и прекрасном. Материально, конечно, он не обладал практически ничем. Но это его нисколько не смущало. Да и все люди тогда еще не были настолько зациклены на материальных соображениях. В общем, Андрей имел слишком мало для того, чтобы бояться терять.
Андрей относился к будничной повседневности легко; она не сильно давила его. Он был молод и любил странные, глупые компании. Внешне он казался человеком, не знавшим горя. И, действительно, Андрей с равнодушием встречал сонмы "укусов судьбы", о которых говорил Гамлет; как раз таки тогда он впервые прочел его в оригинале.
Конечно, он был странным человеком… Из числа тех, кто предпочитает с утра пить чай вприкуску с мыслями, вычитываемыми из книг, а не водку с пивом. Хотя, чаще всего, утро для него начиналось часов в двенадцать, поскольку он работал ночным сторожем. А еще, он говорил со звёздами по ночам, много размышлял и многое чувствовал. Андрей жил в своем собственном, замкнутом мире – и казалось, дышал только им. Этим миром своих иллюзий.
Увы, полностью изолированных миров не существует. Реальность врывается даже в сны самых скрытных людей, та неприкрытая реальность страшного мира, которая готова разорвать, раскромсать в клочья маленькие и уютные индивидуальные мирки. Поэты обычно бывают особо ранимы и чувствительны. И порой они затыкают уши, чтобы не слышать обыденной пошлости и закрывают глаза на фальшь и банальность, – на всё то, что так присуще общественным стадам. Чётко осознавая и слыша звуки и дыхание иного, внутреннего, мира, поэты живут, будто люди с ободранной кожей: впитывают, как губки, внутрь себя боль окружающего пространства. И плачут, когда с мира слезает краска, обнажая голый скелет.
Любой поэт долго не может выносить поэтического состояния, своей повышенной эмоциональной чувствительности, одновременно пребывая и здесь, и где-то ещё. Рано или поздно, поэты… Или полностью уходят в иной, нереальный, ими созданный мир, который почти не соприкасается не только с миром пресловутой реальности – но порой даже с миром разума, или… умирают. По житейским соображениям, это происходит вроде бы от других причин, и всегда слишком рано. Поэт может либо свихнуться, либо умереть.
Он…умирал.
Конечно, был и третий путь. Весьма болезненный: можно полностью переродиться. Стать "в лучшем случае" философом или прозаиком. А в худшем… Сердце поэта покроется грубой коркой, налётом пошлости, а сам человек скатится в пропасть праздных чувств и грубых развлечений. «Дети индиго»… Странный термин. Такие люди были всегда. Если прочитать внимательней биографии поэтов прошедших времён.
Он не знал о третьем пути. Он умирал. Умирал честно. Маяковский, «такой большой и такой ненужный», должно быть, испытывал это. Испытывал, наверное, и Блок… "Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться"… Бывают в жизни моменты, когда, чтобы переродиться, необходимо отказаться от всего, даже от самого себя. Большинству это сделать мешает чувство собственной важности, а к смерти толкает боязнь этой самой смерти.
Но он ничего не боялся. И был готов к смерти. Сердце разрывалось от боли, грусти и тотального одиночества. Голова разламывалась от переживаний былого, сотню раз проносящихся в сознании. И от всего этого хотелось выть, или вскочить и треснуться головой о стену… Потом и это прошло. И долгие месяцы он пролёживал сутками на диване, глядя в потолок и чувствуя, как куда-то в бесконечные миры Вселенной из него вытекают последние силы.
Наконец, ему стало по-настоящему всё равно. Низ, самое дно. Всё умерло, исчерпано. Изжито. И вывернуто наизнанку. Пусто. Никаких воспоминаний, никакой боли. Вот уже совсем нечего отдать из себя этому миру. Полная апатия. Полный нереал. Взгляд уходящей души на безымянное тело, одиноко распластанное на кровати…