Удача – это женщина
Шрифт:
— Он обходится с девчонкой, словно она его рабыня, — с гримасой неприязни говорила о Фрэнке мать Сэмми. — Впрочем, он точно так же вел себя и с покойной Мартой.
Миссис Моррис не любила Фрэнка, и он платил ей тем же. Салли считала его эгоистичным старым тираном, он же отзывался о ней, как о никчемной ленивой бабенке, забросившей домашние дела и вечно вшивавшейся в баре «Красный лев», чтобы пропустить стаканчик портвейна с товарками, вместо того, чтобы ухаживать за мужем и присматривать за детьми.
— Фрэнк Эйсгарт всегда предпочитал мужское общество, — таков был итог наблюдений за соседом мистера Морриса. — И на женщин у него просто не остается времени.
— Именно, что не остается времени, — отвечала с горечью его жена, — даже для того,
Она слишком часто слышала сквозь стену, общую для двух домов, как Фрэнк бранил Энни, хотя, Бог свидетель, та старалась изо всех сил. Она постоянно трудилась. С раннего утра она была уже на ногах, оттирая и отскребая ступени крыльца из желтого песчаника, чтобы Фрэнк, отправляясь на службу, мог ступить своими дорогими ботинками из коричневой кожи на уже отмытую до блеска лестницу. Затем наступала очередь плиты, которая чистилась не менее тщательно, а все металлические части ее натирались до блеска так, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Кроме того, на плите постоянно булькало и готовилось что-нибудь аппетитное, поэтому, когда мальчики возвращались из школы в обеденный перерыв, они набивали себе животы до отвала и, снова отправляясь на учебу, испытывали блаженное чувство сытости и умиротворения. Белье, выстиранное Энни, развешивалось вдоль улицы и победно развевалось на ветру задолго до того, как большинство хозяек только приступали к этой процедуре. В шесть часов вечера, когда глава семьи возвращался домой, стол уже был накрыт чистой накрахмаленной скатертью, а на плите стоял, источая аппетитный аромат, горячий обед. Когда Фрэнк усаживался за стол, Энни бежала с кувшином на угол в «Красный лев» за пенящимся горьким пивом, которым знаменит Йоркшир, а вернувшись, тихо садилась, наблюдая, как отец ест. После обеда Фрэнк вставал, не затрудняя себя даже элементарным «спасибо, дочка», и располагался в глубоком кресле у камина, обитом бордовым плюшем. Он раскрывал свежий номер «Йоркширских вечерних новостей», который покупала для него все та же Энни, и осведомлялся:
— А где наши парни, спрашивается?
— На улице, — коротко отвечала дочь, убирая со стола, — играют.
В случае если шел дождь, формулировка менялась:
— В соседнем доме, играют с другими мальчиками. После такого не слишком пространного разговора с отцом она грела воду и мыла посуду, дожидаясь момента, когда наступало время идти и забирать братьев с улицы, а потом отсылать их спать.
— Изматывающая, тяжелая работа — вот чем каждый день занимается Энни Эйсгарт, — жаловалась мужу миссис Моррис. — А ведь ей только шестнадцать. Между тем заботливее матери не найдешь во всей округе, да и жены, управлявшейся бы лучше Энни, Фрэнку не сыскать ни за какие коврижки.
— За исключением одной, — таким образом заканчивал всегда разговор мистер Моррис, посасывая трубочку, наполнявшую клубами удушливого дыма плохо обставленную гостиную.
Миссис Моррис с укоризной смотрела на мужа, незаметно, одними глазами указывая ему на внимательно слушавшего родителей сына, и строгим голосом замечала:
— У маленьких зверьков — большие уши. Но при всем том не могу не повторить лишний раз, что она — самая настоящая рабыня! Фрэнку бы пришлось нанять пару слуг и платить им по десять фунтов в месяц, да и то они вряд ли бы управлялись по хозяйству так, как это делает одна-единственная Энни.
Энни знала, что ее отец был мастер задавать почти невыполнимые задания, но она относилась к его ворчанию довольно-таки спокойно, хотя бы потому, что не представляла себе иной жизни, и еще потому, что любила братьев. По правде говоря, чем старше становились Берти и Тед, тем больше они отдалялись от нее, тем больше походили на отца, не допуская ее в свою мужскую жизнь, но неукоснительно требуя обеда, горячую воду в банный день по пятницам и накрахмаленных чистых сорочек в воскресенье перед традиционным паломничеством в церковь. Только младший, Джош, был словно ее собственный сын.
Глава 6
1895
На
Младший брат Гарри, в черных бархатных бриджах и куртке, прижимал к груди шляпу и громко рыдал, а отец, особенно красивый и торжественный в эту минуту, в полосатых брюках и черной визитке, время от времени вытирал глаза безупречно белым носовым платком. Но Фрэнси не пролила ни единой слезинки. Она смотрела прямо перед собой, крепко сжав зубы, с единственным желанием — не закричать. А ей было о чем кричать — о том, что ее мама умерла несправедливо рано, что она была слишком молода и красива и так нежна и добра ко всем людям. Фрэнси хотела крикнуть всем, собравшимся у могилы Долорес, что она очень любила свою маму, и ужасно скучает по ней, и, наверное, не сможет без нее жить. Но она знала, что отец рассердится на нее, и поэтому постаралась запрятать свое горе поглубже, так, чтобы ни одна слезинка не упала на новое черное платье.
Стоял сырой январский день, и холодный серый туман клубился у подножия могил и памятников. Влага струилась по стволам обнаженных деревьев, капала с веток, превращая грунт под ногами скорбящих в коричневую грязь. Перевязанные багровыми траурными лентами роскошные букеты цветов вокруг раскрытой могилы выглядели тускло в сереньком свете ненастного дня. Самый большой букет прислали родственники Долорес, которые, впрочем, посчитали путешествие из Ялиско в Америку слишком долгим и хлопотным и в своем послании выразили сожаление, что не могут присутствовать на похоронах лично. Гормен получил от них письменные соболезнования и огромный четырехфутовый венок из алых роз.
Как только отзвучали последние молитвы, провожающие заторопились в тепло ожидавших экипажей, и скоро у последнего приюта Долорес остались только Фрэнси и двое могильщиков, похожих на серых призраков; переступая с ноги на ногу, чтобы согреться, и покашливая в кулаки, они готовились забросать могилу землей. Не в состоянии больше выносить подобное зрелище, Фрэнси быстро отвернулась.
Вернувшись домой, она в одиночестве устроилась на позолоченной козетке в углу огромного зала, где обыкновенно танцевали, и наблюдала, как изголодавшиеся гости кинулись поедать всевозможные лакомства, ожидавшие их в буфетной. Женщины улыбались и тихонько болтали друг с другом о бале, который должен был состояться на следующей неделе. Наибольший интерес у дам вызывал вопрос о том, кого пригласили на празднество, а также, кто как будет одет в этот день. Мужчины, сжимая в руках бокалы, собирались кучками и вполголоса беседовали о делах. Гарри стоял тихо рядом с отцом и вместе с ним принимал соболезнования.
— Странная все-таки у Гормена девочка, — вдруг услышала Фрэнси.
Она оглянулась — две женщины тихо беседовали, почти соприкасаясь головами.
— Сидит в одиночестве и смотрит в одну точку, в то время как она должна быть рядом с отцом и братом. Взгляните, ему всего четыре, но он уже совершеннейший маленький мужчина… и потом она ни слезинки не пролила над могилой матери… Интересно, отчего эта девочка не проявляет ни малейшей жалости к покойной матери? Это просто ненормально… Гормену следует приглядывать за ней получше. Я бы даже сказала, что со временем дочь может доставить ему немало неприятных минут…