Удачливый крестьянин

де Шамбле?н де Мариво? Пьер Карле

– Ну, что же, – заметила мадемуазель Абер, – это почтенная деревенская семья. В свете подвизается немало людей, которые отнюдь не могут похвастать таким честным происхождением. Мы с сестрой, например, тоже из крестьян, и я ничуть этого не стыжусь. Наш отец был крупным арендатором в провинции Бос; [21] на скопленные деньги он открыл торговлю и оставил нам весьма значительное состояние.

– Это и видно, – заметил я, – у вас отлично налаженное хозяйство, мадемуазель, и я рад за вас всей душой, ибо вы заслуживаете быть владетельницей всех ферм и поместий города Парижа и его окрестностей; приходится только пожалеть, что у вас нет наследника вашей крови; в мире так много дурных семян, что грех не посеять добрых, когда это возможно; доброе семя заглушает плевелы;

а поклонников, надо думать, у вас было, что воды в реке.

21

Точнее говоря, «Земля Бос» – старинная местность на юго-запад от Парижа с главным городом Шартром. В этой плодородной равнине издавна получило широкое развитие сельское хозяйство, в частности, хлебопашество.

– Все это так, милый Жакоб, – сказала она, смеясь, – но время ушло. Теперь их нехватка.

– Нехватка! – воскликнул я. – Вот уж нет, мадемуазель; или уж вам придется завесить лицо черным крепом. Что мед для мух, то ваше лицо для всякого, кто его видит. Да провалиться мне на этом месте! Кто бы не захотел соединить свое лицо с вашим, пускай и без нотариуса! Если бы я был тоже внуком богатого фермера из Боса, занявшегося коммерцией, – эх, канальство! – мы бы еще поглядели, пропустил ли бы я такое личико.

Мадемуазель Абер в ответ только смеялась от всей души; ее веселили не столько мои шутки, сколько похвалы, заключавшиеся в них. Видно было, что ее сердце испытывало благодарность к моему за его чувства.

Чем больше она смеялась, тем красноречивее я становился. Речи мои постепенно делались все выразительней; из приятных они становились лестными, а затем приобрели особенный оттенок, который больше всего походил на нежность, а потом, честное слово, и на любовь, хотя это слово не было сказано; оно казалось чересчур значительным и нелегко сходило с языка; но смысл был тот же самый.

Барышня как бы не замечала этого и допускала подобные речи под видом невинной забавы, какую ей доставляло мое простодушие.

Я же ловко пользовался ее лицемерием. Мне стало ясно, что я одержал победу над ее сердцем: ведь если бы она не питала ко мне склонности, то положила бы конец моим излияниям.

Ничто так не поднимает дух, как сознание, что ты нравишься. Характер у меня был от природы живой, и я не мог удержаться в приличествующих рамках, к тому же не умел еще лукавить, а потому не ощущал никаких преград, кроме довольно неуклюжей застенчивости; но безнаказанность воодушевила меня, и я позволил себе весьма пылкие признания, которые расточал с таким жаром, с таким азартом, что это одно уже свидетельствовало об искренности, а искренность в изъяснениях любви всегда приятна, даже если влюбленный нам совсем не нравится.

Мы оба так увлеклись этим разговором, что забыли про поиски дома.

Наконец, из-за скопления экипажей и людей на улице, нам пришлось прервать беседу, и я заметил, что у мадемуазель Абер глаза были веселее, чем обычно.

Во время этой остановки она в свою очередь увидела объявление.

– Мне нравится этот квартал, – сказала она (это было в Сен-Жерве [22] ), – вот сдается дом; посмотрим, не подойдет ли он нам.

Мы вошли и попросили показать помещение.

22

Сен-Жерве – Старинный парижский квартал на правом берегу Сены, недалеко от Ратуши. Здесь находится старинная церковь (существовала уже в VI в., сооружена вновь в 1494–1620 гг.), в архитектуре которой соединено несколько стилей – готика, ренессанс и барокко. Очевидно, Мариво был крещен именно в этой церкви. В 1717 г. писатель вновь поселился в этом квартале, где прожил несколько лет.

Хозяйка дома сама занимала в нем квартиру; она вышла на стук.

Это была вдова стряпчего; [23] она получила от мужа неплохое состояние и жила в достатке, ни в чем себе не отказывая. Вдовушка была приблизительно одних лет с мадемуазель Абер, тоже свежа и привлекательна на вид, только немного полнее; она оказалась болтушкой, любила посудачить, хотя и без злого умысла; а потому сразу встала с нами на дружескую

ногу и открыла свою душу. Она рассказала все свои дела, расспросила о наших, опять вернулась к своим и снова к нашим. Затем поделилась мыслями о своей дочери, благо у нее была дочь, сообщила, что той восемнадцать лет, поведала о главных событиях ее раннего детства, о перенесенных ею болезнях; потом перешла к покойному мужу, рассказала всю его подноготную, включая то, что с ним происходило до женитьбы, описала их любовь, сколько времени они были женихом и невестой, как обвенчались и как протекала их супружеская жизнь. Муж ее был добрейшей души человек; а как трудолюбив! Он сколотил состояние благодаря своему уму и бережливости; только был немного ревнив, но лишь потому, что безумно ее любил; он страдал камнями в почках; один господь знает, как он мучился и с каким терпением она за ним ухаживала! Умер он как христианин. Говоря это, она вытирала глаза, которые и вправду увлажнились, ибо того требовал рассказ, а совсем не от горя, потому что тотчас вслед за этим стала рассказывать какое-то домашнее происшествие, о котором нельзя было говорить без смеха, и она весело смеялась.

23

Стряпчими («прокурорами») назывались судейские чиновники, подготавливавшие всю документацию перед рассмотрением дела судом, причем, чем больше были объемы «дела», тем большую плату получали стряпчие. Они же назначали адвокатов, что также было выгодным. Жизнь стряпчих и их никому не нужное бумагомарание сатирически изобразил Фюретьер в своем «Мещанском романе» (1666). Должность стряпчего стоила недорого и приносила неплохие доходы, поэтому число стряпчих неудержимо росло; по свидетельству Мерсье, в одном Париже их было более восьми сотен.

Чтобы нарисовать этот портрет, достаточно вспомнить разговоры доброй вдовы; она показала нам квартиру, и пока мы решали вопрос о цене, вызвавшей небольшой спор, она повела нас в комнату, где находилась ее дочь; тут она дружески усадила нас, сама расположилась напротив и обрушила на гостей весь тот поток признаний и сведений, о котором я упомянул выше.

Эта болтовня раздражала меня, хотя характер вдовы показался мне довольно приятным; чувствовалось, что она болтает исключительно из неодолимой потребности поговорить; то была добродушная болтливость.

Она предложила нам позавтракать, хотя мы отнекивались, велела внести угощение, заставила есть против нашего желания и заявила, что не выпустит нас, пока мы не договоримся.

Я говорю «мы»: ведь читатель помнит, что костюм мой, заказанный для меня супругой нашего бывшего барина, был из одноцветной материи, без ливрейных галунов; в этом наряде и с моей внешностью я вполне мог сойти за приказчика из хорошей лавки или за родственника мадемуазель Абер. Сама она была тоже одета просто, хотя очень аккуратно и прилично, и потому вовсе нетрудно было сделать столь лестное для меня предположение, тем более что в разговоре она то и дело оборачивалась ко мне дружески и как-то по-семейному; я поддерживал тот же тон так непринужденно, будто мы заранее договорились.

Видимо, у нее были к тому свои причины, для меня тогда еще неясные; но я без всякого смущения вторил ей и был весьма доволен.

Визит наш длился добрых два часа, отчасти по вине мадемуазель Абер, которая была непрочь поговорить и охотно тратила время на разговоры. Ничего не поделаешь: какая женщина не любит поболтать или хотя бы послушать чужую болтовню? Это дань, которую они платят своему полу. Встречаются, конечно, молчаливые женщины, но это у них не от природы, а выработано воспитанием или жизненным опытом.

Наконец мадемуазель Абер вспомнила, что нам предстоит обратный путь, и поднялась.

Дамы еще поговорили стоя, после чего мы направились к двери; в дверях произошла еще одна остановка и последний разговор. Мадемуазель Абер под лестные речи о приятном и мягком выражении ее лица, о кротком нраве и других христианских добродетелях, между прочим дала согласие хозяйке дома.

Было условлено, что мадемуазель Абер переедет через три дня; ее не спросили, ни с кем она намерена тут жить, ни сколько с ней будет прислуги; об этом как-то позабыли за множеством прочих разговоров. И очень кстати, ибо мадемуазель Абер была бы в большом затруднении, если бы ей пришлось сразу ответить на этот вопрос.