Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.
Шрифт:
Знакомясь с делом И.Ф. Федько, видим, что первые признательные показания в форме заявления датированы им 9 июля, т.е. через двое суток после ареста он начал писать свой «роман». Куда подевалось заявление от 7 июля — неизвестно. По всей вероятности, оно осталось у Ежова, и поэтому следователь не смог подшить его в дело. 10 июля Федько продолжал писать «роман». И пусть бы писал — ведь в интересах следствия было добыть «царицу доказательств» — признание подследственным своей вины, тем более в собственноручных показаниях. И пусть бы писал — чем больше, тем лучше (для следователя, разумеется), а что там дальше будет с арестантом, — это следователя, как правило, мало интересовало. Его главная задача — выбить признание, а вся бумажная волокита по оформлению
Федько начал писать заявления, показания, и следователи Агас и Шнайдер поспешили с радостью сообщить об этом своему начальству — Федорову и Ежову (Фриновский уехал на «чистку» Дальнего Востока). Но тогда же, 10 июля, дело почему-то затормозилось. Иначе зачем нужно было карлику Ежову находиться на допросе Федько более пяти часов кряду, — так просто разбрасываться временем Ежов бы не стал. Значит, разговор с Федько стоил того, чтобы позволить себе такую трату служебного времени. Видимо, крепким орешком оказался Федько, а посему на подмогу пришлось вызывать из камеры маршала Егорова и делать им очную ставку. Значит, Федько сопротивлялся, стоял на своем, не хотел соглашаться с версией или трактовкой, предложенной следствием.
К полному взаимопониманию стороны тогда прийти не сумели, но частичного, видимо, все-таки достигли. Ибо по-иному объяснить то обстоятельство, что 10 июля Федько продолжил «писание» своих показаний, объяснить невозможно из-за отсутствия других аргументов. Следующие его показания датированы 12 июля. В них Иван Федорович признавался, что он в 1932 г. И.П. Беловым, тогдашним командующим войсками Ленинградского военного округа, был вовлечен в заговор «правых» (Федько до марта 1932 г. командовал Кавказской Краснознаменной армией, а с марта — Приволжским военным округом). А с Беловым их пути пересекались не один раз: в Северо-Кавказском округе он был у Белова начальником штаба, а в ленинградском — у него же помощником (заместителем).
А еще тогда Иван Федорович заявил, что вначале он узнал о существовании военного заговора, возглавляемого Тухачевским, а уже затем примкнул к нему. В этих же заявлениях Федько назвал ряд лиц, с которыми он был связан по антисоветской деятельности, а также тех, которых он лично завербовал в заговорщическую организацию, и тех, о чьей принадлежности к заговору ему было известно от других заговорщиков".
Например, в заявлении от 12 июля в числе других, известных ему участников заговора «правых», Федько назвал командарма 2-го ранга С.К. Тимошенко — командующего войсками Киевского военного округа (тот сменил на этом посту Федько). Назвав последнего в числе заговорщиков, Федько пояснил, что о принадлежности Тимошенко к заговору ему стало известно от маршалов Буденного и Егорова и что он лично имел с ним несколько встреч в гостинице «Националь»12.
Последующие собственноручные показания И.Ф. Федько датированы 14,15 и 16 июля 1938 г. Затем наступила пауза в трое суток. Снова писать Федько сел только 20 июля. Что произошло в этот трехсуточный отрезок времени? Может быть, Федько устал от допросов и попросил дать ему возможность отдохнуть и набраться сил перед дальнейшим продолжением «романа»? Или просто у следователей получилась очередная «запарка» и им просто было недосуг заниматься с Федько, и на какое-то время они оставили его в покое? Но этот тезис никак не вяжется с той ролью в заговоре, которую отводили Федько в следственных органах НКВД. На самом деле все обстояло иначе. И никто не думал забывать о Федько. Более того, планировалось усиленное воздействие на него с целью получения углубленно-развернутых показаний о военном заговоре и его участниках в центральном аппарате Наркомата обороны и в тех военных округах, где он ранее проходил службу.
Но, как и предполагал комбриг Н.Н. Федоров, Федько «пошел в отказ»— он после 16 июля решительно стал отрицать все ранее данные им показания. Так продолжалось до 18 июля. Именно тогда руководство Управления особых отделов прибегло к использованию
На этих очных ставках Иван Панфилович Белов продолжал утверждать, что он лично в конце 1932 г. вовлек Федько в контрреволюционную организацию «правых», а Погребной и Хорошилов заученно твердили, что им было известно о вхождении Ивана Федоровича в военный заговор, возглавляемый маршалом Тухачевским. Отметим при этом крайнюю небрежность оформления дела Федько — протоколы всех этих очных ставок, проведенных 18 июля, отпечатанные на машинке, были подписаны только одним Федько. Подписей свидетелей (обличителей), равно как и лиц, производивших данное следственное действие, на протоколах нет.
О результативности упомянутых очных ставок мы уже знаем из письма Н.Н. Федорова к Фриновскому: «...Егоров, Урицкий, Хорошилов, Погребной, Смирнов П.А. и Белов изобличали Федько, но он ото всего отказывался... После этого я... отправил в Лефортово, набил морду, посадил в карцер». Мордование Федько в Лефортовской тюрьме продолжалось с 18 по 20 июля. Подробную картину всех кругов ада в этой тюрьме дал в своих воспоминаниях «Годы и войны» генерал армии А.В. Горбатов.
20 июля Федько вынужден был согласиться давать дальнейшие признательные показания. О том, что он был согнут, но окончательно не сломлен, говорят строчки известного письма Федорова к Фриновскому. Вообще же Федоров, как явствует из его слов, был крайне недоволен поведением Федько на следствии в целом и на указанных выше очных ставках, в частности. Не понравилось ему поведение арестованного командарма и в Лефортовской «операции». Смысл его негодования сводился к следующему: «Какой же все-таки неблагодарный этот Федько! С ним тут возятся-возятся, а он еще издевается над нами!..» Ведь только так можно понять слова Федорова о Федько (более подробно он их не расшифровывает): «Держался возмутительно. А сегодня заявил, что он благодарит следствие за то, что его научили говорить правду, что ему стало легче...»
Действительно, в той драматической обстановке, в которой оказался Федько, чтобы произносить такие фразы, полные сарказма, а практически бросать их в лицо следователям, — согласитесь, надо было иметь большое мужество, силу воли и великую ненависть к мучителям. Вполне понятно и возмущение Федорова: как это так, подследственный, пройдя через Лефортовскую мясорубку, не просит униженно пощады, не умоляет освободить его от допросов «с пристрастием», а разбитыми в кровь, распухшими губами произносит слова благодарности за преподанный ему урок, с отбитыми внутренними органами говорит, что ему стало значительно легче, что его научили говорить «правду». Содержание такой «правды» находим в признательных показаниях Федько.
«Говорить правду»— означало писать нужные следствию показания, признаваться в самых немыслимых преступлениях, якобы совершенных подследственным, — конечно же участником антисоветской организации (заговора). А также называть своего вербовщика (вербовщиков), сообщать об известных ему членах контрреволюционной организации, т.е. о заговорщиках, выступать самому в роли вербовщика сослуживцев и подчиненных — все эти основные пункты отчетливо просматриваются в «романе» Федько.
О чем же писал Иван Федорович 20-го числа июля месяца