Удельная. Очерки истории
Шрифт:
Вернувшись из эвакуации, Нина Константиновна начала поиски сына, но все было тщетно. В Институте им. Лесгафта о его судьбе ничего не знали, в Большом доме на Литейном тоже ничего не смогли сказать. Правда, вскоре, в 1946 году, ее вызвали в Большой дом и сказали: «Если Ваш сын появится, Вы должны немедленно нас известить». Но никаких известий от Владимира Комина больше не было.
В середине 1980-х годов к поиску подключился преподаватель Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, житель блокадного Ленинграда Григорий Александрович Попов. Он жил неподалеку от Нины Константиновны и знал ее лично.
«Есть печальная статистика – из каждой сотни двадцатилетних,
Сначала удалось выяснить, что в последнее задание Комина отправили в район Тосно в ночь с 7 на 8 марта 1942 года вместе с молодой девушкой Фаиной Ловцовой. Как указывалось в официальном ответе, «после выполнения задания, 15 марта 1942 года, при выходе в расположение частей Советской армии связь с группой прекратилась, ее дальнейшая судьба нам неизвестна».
Не особо надеясь на удачу, Григорий Попов взялся за поиски родных Фаины Ловцовой. Известно было только название деревни Себра в Вологодской области, откуда она была родом. А дальше произошло чудо, в которое невозможно было и поверить. Оказалось, что Фаина Ловцова (по мужу Городкова) уцелела во время войны и проживает в Москве. Григорий Попов немедленно отправился к ней.
«Когда я положил перед ней ответ из архива, в котором говорилось о ее разведывательном задании, – вспоминает Григорий Александрович, – она обреченно закрыла лицо руками: „Зачем Вы все всколыхнули в моей памяти? Никакого задания мы не выполнили и выполнить не могли... Партизанский отряд, в который нас забрасывали, уже был разгромлен, радистка работала под диктовку немцев, и мы попали прямо в руки врага...“».
С болью в сердце рассказала Фаина Алексеевна, как ее с Володей переправили ночью на самолете через линию фронта. Огни партизанских костров, на которые ориентировался летчик, показались ему какими-то странными, как будто бы не совсем настоящими. Почувствовав что-то неладное, он сбросил парашютистов чуть в стороне от огней.
У Фаины Ловцовой почти не было подготовки прыжков с парашютом, и приземление оказалось неудачным. Она ударилась головой о землю, разбила лицо, сильно болела и кружилась голова. Как только они вышли из леса, в тот же день их схватила поджидавшая немецкая разведка. Ее и Володю доставили в Шапки, бросили в какой-то сарай или амбар, а на допросы водили в здание старой школы. После четырех дней допросов, когда немцы поняли, что от нее ничего не добиться (она просто ничего не знала, радисткой не была и никакого специального задания не имела), Фаину заключили в тюрьму в Любань. Затем, согласно архивным документам, 28 марта 1942 года ее отправили в город Обендорф в Западной Германии, где определили на работу на завод «Маузер».
За все оставшееся время войны она прошла тринадцать концлагерей Европы, в том числе Равенсбрюк. Освободили уже тогда, когда из лагеря ее послали батрачить на хозяев. На родину Фаина Ловцова вернулась в мае 1945 года. Как водится в таком случае, прошла тщательную проверку. Затем всю жизнь работала на железной дороге вместе с мужем Петром Ильичом Городковым. Никому, даже своему мужу, она не рассказывала о той страшной истории под Тосно, в которой ей довелось оказаться. И думала, что никогда уже не придется ей вспоминать случившееся тогда...
Владимира Комина ей довелось
В 1988 году, в День Победы, в газете Тосненского района «Ленинское знамя» появилась заметка Григория Попова «С задания не вернулся...», посвященная судьбе Владимира Комина. Обращаясь к местным старожилам, ветеранам, юным следопытам, автор просил откликнуться тех, кто мог хоть что-нибудь знать о разведчике. К сожалению, ответом была тишина. По всей видимости, потому, что во время оккупации немецкими войсками Тосненского района населения здесь не было: практически всех в качестве батраков вывезли на сельскохозяйственные работы в Литву.
Обстоятельства гибели Владимира Комина (а надежда на то, что ему удалось выжить в плену, ничтожно мала) так и остаются одним из многочисленных белых пятен в истории последней войны. Остается лишь добавить, что имя его в нашем городе не забыто: В.В. Комин увековечен на мемориальной доске в Институте им. Лесгафта, посвященной памяти лесгафтовцев, отдавших жизнь за Родину в годы Великой Отечественной войны...
Дом на Костромском
Серия уд ельнинских встреч подарила автору этих строк знакомство еще с одним старожилом здешних мест – Лилией Николаевной Петровой. «Давно хотелось написать Вам, но окончательное решение пришло, когда замелькали на страницах газеты знакомые фамилии: Цветковы, Булыгинская, появились фотографии домов, которые помню с детства, – говорилось в письме Лилии Николаевны, адресованном в редакцию „Санкт-Петербургских ведомостей". – Моя семья поселилась в Удельной в 1935 году в типичном деревянном доме с замечательными цветными стеклами на верандах – синими, желтыми, зелеными и красными. Я родилась в 1938 году и, за исключением трех лет эвакуации, прожила в этом доме до конца 1959 года, когда дом снесли, а мы получили жилье (тогда коммунальное) в считанных метрах от старого дома. Итак, практически вся жизнь прожита на Костромском проспекте...»
Конечно, такое письмо не могло не получить продолжения. «Наш старый дом стоял на месте нынешнего дома № 31 по Костромскому проспекту, – уточнила Лилия Николаевна. – Год его постройки, 1877-й, был вырезан на деревянном украшении под коньком. Стало быть, дом простоял восемьдесят три года – снесли его в 1960 году. Мы выехали за год до этого. Вокруг уже вовсю строили ГОМЗовские дома, и наш дом какое-то время стоял буквально посреди строительной площадки. Потом добрались и до него. Конечно, покидать родной дом было жалко. Но ведь к тому времени он уже изрядно обветшал. Примет цивилизации в нашем доме, кроме электричества, не было. Быт был очень простым, за водой ходили на колонку. Но вместе с тем наш дом не был убогой лачугой: он хранил в себе старинные благородные черты – высокие потолки, прекрасный паркет, филенчатые двери с медными ручками. Наша семья занимала две большие комнаты на втором этаже и огромную летнюю веранду.
Наш дом называли „ермаковским“ – по фамилии его дореволюционных владельцев. И еще говорили, что одна из наших жильцов, Мария Яковлевна Кузнецова, была из потомков тех самых Ермаковых, которым когда-то принадлежал наш дом. Жила она с нами до самого расселения. По всем ее манерам и поведению чувствовалось, что она «не из простых». Помню, она учила нас вышивать, занималась с нами, детьми, разными полезными делами...»
Родители Лилии Николаевны Петровой были самого что ни на есть крестьянского происхождения. Оба родились в 1908 году, оба ринулись из русской глубинки учиться в Ленинград. Здесь и познакомились – в Ленинградском университете.