Удивительная жизнь Эрнесто Че

Генассия Жан-Мишель

Сержан остановил машину на обочине национального шоссе № 4, закурил и поведал Йозефу историю Кармоны. Часть истории. Ту, что была ему известна. А может, ту, которую счел возможным открыть постороннему человеку.

– Все, что вы услышите, должно оставаться тайной. Вы имеете право знать, но никогда – слышите, никогда! – никому не передавайте ни единого слова из того, что сейчас услышите. Я знаю, что могу доверять вам… Все началось в тысяча девятьсот тридцать шестом, газеты тогда много об этом писали. Кармона был младшим лейтенантом, служил в Иностранном легионе, в инженерно-саперной роте. Строил дороги, пробивал туннели, прокладывал железнодорожные линии. На парадах эти саперы маршируют с топориком на боку. Вы должны были заметить, что Кармона – славный малый. Как-то раз он с товарищами отправился в увольнение в Оран, и они зашли поужинать в «Кабаре

Мавра». Там танцевали восточные танцы и неплохо кормили. В кабаре была певица Айна, весьма популярная. Она пела андалузские песни, мелодичные и завораживающие. Кармона попал под очарование этой сладкоголосой сирены и безумно влюбился с первого взгляда. Он велел окружающим заткнуться и не мешать ему наслаждаться искусством, затеялся спор, началась потасовка, он многих уложил и ранил старшего по званию. Его задержали и посадили на гауптвахту, но через неделю выпустили – за былые заслуги. В легионе драку не считают чем-то предосудительным. И что же сделал этот болван, по-другому его не назовешь. Он помчался в кабаре, чтобы признаться красавице в своих чувствах! А она, вместо того чтобы прогнать Кармону, объяснить, что между ними ничего не может быть, рассмеяться ему в лицо, велеть вышибалам выкинуть его из кабаре, ответила на его чувство. Необъяснимо. Загадочно. Они немедленно ушли вместе. Айна последовала за Кармоной по доброй воле, по собственному желанию. Она была вольна делать что угодно, Кармона же стал дезертиром, а в легионе с правилами не шутят. В этой стране к смешанным парам относятся очень плохо, их ненавидят обе стороны. Белый и арабка – это кощунство, предательство! Тем более если речь идет о военном и популярной певичке. Есть границы, которые никому не позволено переходить, подобная история не только позор, но и очень дурной пример. Если бы Кармона ее изнасиловал, его бы пожурили и сказали: «С кем не бывает…» Такова жизнь. Но эти двое нарушили неписаное правило. В здешних краях только убийство отца или матери считается худшим преступлением. И это еще как посмотреть… Кармона и Айна у всех вызывают отвращение, они вынуждены скрываться. Дезертирство – воинское преступление, так что армейские не оставят его в покое. Айна обесчестила семью, ее братья и дядья мечтают перерезать Кармоне горло. Для них не существует срока давности. В Алжире никогда не прощают. Они скрываются, и так будет всегда. Ваша голгофа продлилась три с половиной года, они обречены на вечные муки. Надеюсь, когда закончится война, они смогут покинуть Алжир, найдут какой-нибудь тихий уголок, о них все забудут, и они наконец обретут покой. Если кто-нибудь спросит, где вы провели три последних года, не отвечайте. Впрочем, говорите что хотите, но этих двоих не упоминайте.

Они приехали в Алжир ночью в три часа. Город казался вымершим. Сержан высадил Йозефа у сквера Нельсона – институт сохранил для него прежнюю квартиру.

– Отдыхайте, Йозеф, вы заслужили отпуск.

* * *

Три дня Йозеф отсыпался и бездельничал, заново обживаясь на прежнем месте, и наслаждался музыкой любимого Карлоса Гарделя. Там, на болотах, он часто слышал этот волшебный голос у себя в голове, но был потрясен богатством интонаций, головокружительными аккордами и протяжными речитативами. Йозеф упивался вернувшимся ощущением счастья, ему казалось, что танго «Возвращение» написано специально для него:

Я боюсь этих ночей,Они населены воспоминаниями,Их тревожат сны.Но даже путешественникОднажды останавливается,И пусть разрушительное забвениеУбило мои прежние иллюзии,Я сумел сберечь тень надежды,Она – богатство моего сердца.

«Может, начать снова брать уроки игры на бандонеоне?» – думал он, ставя очередную пластинку.

Прохожие с удивлением поглядывали на странного типа в сапогах, неспешно прогуливавшегося по улицам с блаженной улыбкой на губах. Кто он такой? Наверное, американец. Жандармам Йозеф тоже казался подозрительным, но его это не заботило.

В городе пахло жасмином, конским навозом и выхлопными газами.

Он питался кофе с молоком, всевозможными коками и шакшукой [87] , которые покупал в булочной на авеню де ла Марн, часами сидел у мороженщика

на улице Лазерж, объедаясь лимонным сорбетом, курил новые сигареты с ментолом, слушал разговоры незнакомых людей, смотрел на веселых ребятишек, играющих во дворе городской школы, доходил по берегу моря до самого Хуссейн-Дея, но старательно избегал Сент-Эжена и мыса Пескад.

87

Шакшука – блюдо из яиц, жаренных в соусе из помидоров, острого перца, лукa и приправ. Подается с хлебом или питой. Основа шакшуки без яиц называется матбуха.

Йозеф никого не хотел видеть. Однажды он сидел на террасе кафе на площади Трех Циферблатов, подставив лицо лучам заходящего солнца, и вдруг заметил Нелли под руку с мужчиной лет тридцати. Он что-то шептал ей на ухо, и она весело хохотала. Йозеф не успел спрятать лицо за газетой (да он и не стал бы этого делать), но Нелли прошла мимо, не заметив его, хотя на короткий миг их взгляды встретились. пара удалилась под аркады, и Йозеф, к своему удивлению, не ощутил ни печали, ни ревности, ни досады, больше того – он понял, что счастлив за нее.

После этой нечаянной встречи Йозеф решил зайти в парикмахерскую на улице Жерико, сел в кресло и на вопрос мастера «Как будем работать, мсье?» сказал:

– А-ля Гардель – пробор с левой стороны и немного бриолина.

Парикмахер тяжело вздохнул, достал самые большие ножницы, которыми пользовался считаные разы, и принялся за работу. Мастер впервые имел дело с таким «материалом»: волосы и борода были не только длинными, но и кудлатыми. Он попытался завязать беседу с клиентом, стал задавать вопросы: откуда приехали, чем занимаетесь, надолго ли задержитесь в Алжире? – но похожий на Робинзона человек только загадочно улыбался. Йозеф твердо решил никому не рассказывать о том, что пришлось пережить.

– Не желаете тонкие усики, как у Кларка Гейбла, мсье?

Йозеф посмотрел на свое отражение в зеркале – Гардель усов не носил – и покачал головой.

Выходя через час из парикмахерской, он чувствовал себя почти неловко, хотя просто стал похож на себя прежнего, разве что более худого, до красноты загорелого и с легкой сединой на висках.

Йозеф трижды подходил к заведению Падовани и издалека наблюдал за происходящим внутри. Всю неделю, за исключением воскресенья, посетителей было немного – отдыхающие, дети, американские солдаты. Самому Йозефу и в голову не приходило искупаться в море или понежиться на песке. А потом наступил день, когда он наконец решился, толкнул дверь ресторана и – знак судьбы! – услышал голос Гарделя… Далекая земля моя…

Все тот же балконИ те же цветыИ солнце…Только тебя нет, любовь моя…

Йозеф вспомнил, что Падовани тоже обожает Гарделя. Заняты были не все столики, хозяин, обслуживавший группу шумных клиентов у стойки, заметил Йозефа и закричал:

– Вы только посмотрите, кто пришел!

Морис обернулся и на мгновение замер с разинутым от изумления ртом:

– О господи… призрак!

Он вскочил, кинулся к другу, стиснул его в объятиях и начал хлопать по спине, завывая на одной ноте:

– Какое счастье, какое счастье, какое счастье!

– Я тоже очень рад тебя видеть.

Морис прослезился и закивал, как будто не мог поверить своим глазам:

– Где ты был, черт бы тебя побрал?! Напугал нас до смерти. Тебя что, арестовали?

– В лагере я не сидел, но пережил много. Слава богу, теперь все кончилось.

– Ты воевал?

Морис был единственным другом Йозефа в этой стране, почти братом, с ним можно было говорить откровенно, и он решил объясниться, но не знал, с чего начать. Все было слишком сложно, он и сам многого не понимал. Как описать словами абсурдный и никому не известный мир?

– Не сейчас, Морис.

– Понимаю.

Преимущество любящих людей заключается в том, что они понимают вас лучше, чем вы сами. А если и не понимают, любить не перестают.

– Ты виделся с Нелли?

– Мельком, в Баб-эль-Уэде.

– Она ничего о тебе не знала, мы думали, ты арестован. Это было ужасно, исчезло много людей, особенно евреев и коммунистов. Я пытался добыть информацию в штабе, но ничего не вышло. Нелли ждала два или три месяца, потом встретила этого типа, фотографа, он вполне симпатичный парень.