Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
9 октября 1967 года семья праздновала девятнадцатилетие Хелены. По этому случаю Йозеф перенес воскресную встречу на вечер понедельника, все пришли вовремя, и никто никуда не торопился. Тереза полдня простояла у плиты, готовя праздничный ужин, а Йозеф занимался Антонином, купал и пеленал его. Хелена появилась последней, около семи, ее одежда была перепачкана известкой и краской (съемочная группа готовила декорации), она приняла душ, дала бутылочку сыну, и все сели за стол. В конце Йозеф торжественно внес в комнату шоколадный торт, и Хелена задула девятнадцать свечек – все сразу, с одного захода. Каждый член семьи поздравил
– Знаю, это не слишком оригинально, но красивый свитер лишним не бывает.
Людвик купил ей «Набережную туманов», и Хелена, обожавшая этот фильм, ужасно обрадовалась книге: она сможет внимательно прочесть первоисточник и понять, как сценарист работал над адаптацией. Йозеф протянул дочери завернутый в белую бумагу сверток размером с обувную коробку. Внутри оказался транзисторный приемник «Филлипс» в пластиковом кремово-зеленом корпусе.
– Тебе удалось! – воскликнула именинница и кинулась отцу на шею.
– Только не спрашивай, как я раздобыл эту капиталистическую технику, – засмеялся Йозеф. – Думаю, мое «дело» пополнилось еще одним доказательством неблагонадежности старого доктора Каплана. Надеюсь, он будет работать бесперебойно, ведь ближайшая гарантийная мастерская находится за «железным занавесом».
Приемник весил около трех килограммов, две металлические антенны позволяли ловить длинные и средние волны. Хелена попросила показать, как он работает, Йозеф нажал на одну из пяти кнопок, раздался треск, и он повернул левое колесико, поймав несколько станций. Один диктор что-то говорил на немецком, другой на английском, оперная музыка, дискуссия на незнакомом языке – скорее всего, на венгерском, реклама мебельного магазина на Больших Бульварах на французском.
– Это «Радио Люксембург», – сказал Йозеф.
Звуковой сигнал оповестил о начале девятичасового выпуска новостей:
«Главная новость часа: наши источники подтверждают факт гибели в Боливии Эрнесто Гевары…»
Первой мыслью Хелены было: «Нет, не может быть, это не мой Эрнесто».
Йозеф прибавил звук, и они склонились над приемником, напряженно вслушиваясь в каждое слово.
«…Обстоятельства смерти по-прежнему не ясны. Наш корреспондент сообщает, что вчера Че попал в окружение и был расстрелян в упор из автомата солдатом боливийской армии…»
«Тут какая-то путаница, погиб не он, а его однофамилец», – думала Хелена.
– «…В марте этого года Че с группой из двадцати товарищей по оружию проводил боевую операцию на высокогорных плато. Несколько недель спустя наступление захлебнулось, их окружили боливийские рейнджеры, которых, по данным некоторых источников, обучало ЦРУ. Эрнесто Че Геваре было тридцать девять лет и…»
Мир вокруг Хелены завертелся с бешеной скоростью, перед глазами замелькали какие-то расплывчатые картины, в ушах зазвучал истошный крик, позвоночник обдало волной жара, и она потеряла сознание.
Хелена больше никогда не праздновала свой день рождения. Она вычеркнула эту дату из календаря и лет десять не могла не то что назвать, но даже написать число, месяц и год, в который родилась.
Мое имя Хелена Каплан, и мне одной известна истина. Он уехал чуть меньше года назад и ни разу не подал о себе вестей, но все это время я сохраняла безумную надежду на новую встречу. Мне скажут – «это нелепо», но разве можно перестать надеяться, когда внутренний голос твердит: «Не сдавайся, еще не все потеряно».
На факультете ходили слухи о партизанской войне в Боливии, но газеты о ней не пишут, и никто не знал, что он там. Если подумать, эта политически абсурдная и неподготовленная затея была заведомо обречена на провал, а ее участники – на смерть, как кавалеристы, бросающиеся с саблями наголо на пулеметы. Героическое и глупое поведение. Эрнесто остался один. Они позволили ему убить себя и пальцем не шевельнули, чтобы помочь. Как будто хотели избавиться от него, потому что мертвый Гевара им куда полезней живого. Ни один мало-мальски здравомыслящий человек никогда бы не сунулся в это осиное гнездо, вглубь страны, где почти никто не говорит по-испански. Местные индейцы относились к нему как к опасному мечтателю. Разве человек с его опытом мог ввязаться в подобную авантюру, не имея ни денег, ни оружия, ни медикаментов, ни средств связи, повести несколько десятков оборванцев в бой с боливийской армией, которую, как всем известно, поддерживает ЦРУ? Это было не сражение, а охота на человека, запрограммированное убийство. У Рамона не было шансов выпутаться, обмануть судьбу, он пожертвовал собой ради счастья других, остался верен своему представлению о борьбе, вышел с ружьем против всего мира.
Да, правда в том, что он покончил с собой.
Людвик ликовал. Успех был скромным, но он был. Сторонники нового секретаря Коммунистической партии Чехословакии Александра Дубчека и президента Св'oбоды были близки к успеху. Они выдвинули программу глубинного реформирования политической жизни страны: отмена цензуры, свобода прессы и передвижений, ограничение полномочий полиции, отказ от государственного регулирования экономики и жесткого административного централизма, участие рабочих в управлении предприятиями, введение федерализма.
Когда Дубчек осмелился реабилитировать Сланского, Клементиса и остальных жертв процесса 1952 года, потрясенные граждане восприняли это как вызов русским, но те не отреагировали. В воздухе сладко пахло весной. В сердцах Терезы и Людвика проснулась надежда: возможно, они наконец получат новости о Павле и узнают, что же произошло на самом деле.
Страх исчез.
В июле 1968-го открылись границы. Поколение, не знавшее иного режима, кроме коммунистической диктатуры, восприняло это как гигантский прорыв. Люди из окружения Хелены, ее друзья и знакомые, преподаватели, режиссеры, журналисты вдохнули воздух свободы, и начался массовый исход. Все разговоры касались только отъезда. Впору было задуматься, останется ли хоть один чех на родине, или Чехословакия окончательно обезлюдеет. Перейти на Запад не составляло труда: достаточно было добраться до немецкой или австрийской границы, шагнуть за шлагбаум и – вуаля, вот она, свобода!
Хелена решила обсудить эту тему с Йозефом: они могут уехать в Париж (все, кроме Людвика, который и слышать не желал об эмиграции), его наверняка возьмут на работу в Институт Пастера или в какую-нибудь больницу. Йозеф не согласился: он слишком стар, чтобы начинать с нуля. Хелена продолжала настаивать, и тогда он объяснил, что возраст – не главная причина, он хочет остаться, потому что не чувствует себя таким уж несчастным.
В конце концов Людвику удалось убедить Хелену, что в отъезде нет никакого смысла.