Шрифт:
Тетка из Ленинграда, гостившая у нас неделю, подарила мне три рубля. Это была необыкновенно интеллигентная тетка: в жизни я не видел таких интеллигентных людей. Она ужасно боялась нас стеснить, вставала в шесть часов утра, тихонько одевалась, вышмыгивала из квартиры и исчезала часов до одиннадцати вечера. Не завтракала, не обедала, не ужинала за нашим столом и вообще старалась как можно меньше попадаться нам на глаза. Мама обижалась, ей казалось, что тетка нами брезгует, а отец был спокоен. «У них в Ленинграде все такие», — повторял он. Я в
Улица у нас глухая: ни магазинов, ни кино, — и поэтому я очень обрадовался, когда увидел на углу новый киоск. Новый в том смысле, что его на этом месте не было по крайней мере до вчерашнего вечера. И стоял он на самом краю тротуара, даже чуть-чуть покосившись, как будто бы его только сгрузили. Киоск был расписан, как расписывают деревянные ложки, и на его фасаде над окошечком висела табличка «Предметы». Я понял так, что предметы — чего-нибудь, например, домашнего обихода, и обошел киоск кругом, чтобы дочитать до конца. Но на каждой из восьми стенок висела одна и та же табличка «Предметы». Это меня удивило, удивило и то, что место для киоска было выбрано неудачное: тротуар на углу был слишком узок, и, чтобы пройти мимо киоска, надо было протискиваться между ним и стеной. Я обошел еще раз, при этом я чувствовал, что из окошечка зорко на меня смотрели, потом подошел и сказал вовнутрь:
— Простите, а чем вы торгуете?
Внутри что-то зашевелилось в темноте, из окошечка высунулась узкая бледно-розовая рука и положила на крохотный лоточек связку противосолнечных очков. Очки были кустарные: стекла из толстого желтого плексигласа, а дужки обмотаны тонкой красной проволокой, — но выглядели они совсем неплохо и даже оригинально.
«Артель какая-нибудь трудится», — подумал я и стал вертеть в руках одни очки за другими. Работа была грубоватая, стекла болтались, и витки проволоки местами были положены неровно.
— А другого у вас ничего нет? — спросил я вежливо.
Внутри киоска то ли хмыкнули, то ли фыркнули, и рука убрала очки.
— Покажите мне, какие у вас есть зажигалки, — сказал я без особой уверенности, потому что все стенки киоска были глухие, деревянные, без стекол, и я не знал, продаются здесь зажигалки или нет.
Внутри киоска — ни звука.
Это мне показалось странно, и я огляделся. Мимо шли редкие, как обычно на нашей улице, прохожие. Они протискивались мимо киоска, не выражая никакого недовольства. Женщина с коляской рассеянно взглянула на киоск, на меня и, развернув коляску, объехала нас по мостовой, как объезжают большое, но неинтересное препятствие.
Во мне заговорило упрямство. «Что же это такое, — подумал я, — какие-то кустари — и ответить не могут по-человечески? Поставили киоск на самом ходу, разбойники».
Я нагнулся, заглянул в окошечко — и сердце мое екнуло. То есть ничего особенно страшного
— Ладно, — сказал я быстро, — беру очки. Сколько?
Розовая рука положила на лоточек одни очки и, ловко забрав у меня три рубля, пропала. Я постоял немного, подождал сдачи, потом, пересилив страх, нагнулся, чтобы заглянуть еще раз, но окошечко захлопнулось у меня перед носом. Киоск стоял передо мной глухой, как разрисованный пень.
— Странные, — пробормотал я в растерянности, потом повесил очки на ворот рубашки, как это делают пижоны, и пошел к дому, испытывая сожаление и облегчение одновременно. Сожаление — что деньги пропали так глупо, а облегчение — что я наконец от них избавился.
Войдя во двор, я нацепил очки на нос (сидели они довольно лихо) и принялся рассматривать окна и небо. Что-то потрескивало у меня в ушах, какие-то искры проскакивали по волосам как будто, но скоро я привык и перестал этот треск замечать. Стекла были несколько темноваты, и был у них болезненный вид, но, может быть, это мне просто казалось. Купи я их в обычном табачном киоске, они казались бы мне, наверно, образцом элегантности, тем более что подобных очков я не видел еще ни на ком.
Небо в них виделось мне темно-зеленым, цвета пыльной тополиной листвы, а асфальт был ядовито-желтого, хинного цвета.
Время было обеденное, во дворе малолюдно, похвастаться очками было не перед кем, я сел у ворот на деревянную скамеечку и, скрестив руки на груди, напустил на себя неприступный, высокомерный вид.
Вдруг я услышал чей-то писклявый голосок:
— Ох, дам я ему сейчас, ох, дам|
Я оглянулся так резко, что у меня что-то дернулось в шее. Вблизи от меня никого не было, только на ступеньках подъезда сидел незнакомый мне тихий мальчик и сосредоточенно чертил на асфальте какие-то таблицы. Он изредка поглядывал на меня насупясь, но я сидел неподвижно, и он продолжал чертить.
— Сидит тут, расселся, — застрекотал голосок. Он вился где-то возле моего уха. — Сейчас подойду и дам как следует. Стукну. Один раз стукну, но зато изо всей силы. Чтоб знал. Ох, заплачет тогда, ох, застонет! Ишь, головой завертел. Очки надел… воображала.
Вне всякого сомнения, слова относились ко мне. Я встал, пошел по направлению к мальчику, голосок усилился.
Я снял очки — голос пропал. Пропал и треск и шум, в ушах чисто пел ветер. Дрожащими руками я надел очки — в ушах запищало, как в меленьком транзисторе.
— Ну, поближе давай, поближе.
Еще не сообразив как следует, я подошел к тихому мальчику вплотную, встал над ним, сунув руки в карманы. Он поднял круглые глаза свои, посмотрел на меня испуганно. Он был минимум на пять лет младше меня и раза в два легче весом.
— Бей, бей, — чирикнуло над ухом. — Вот позову отца, он из тебя манную кашу сделает!
— Ты что ж это, — сказал я сурово, — безобразник? Кто разрешил тебе такие слова говорить?
— Я ничего не говорю, — сказал мальчик хриплым голосом и заплакал. — Я ничего не говорю, что я тебе сделал? Иди отсюда!
Смутившись, я отошел от ступенек и обернулся. Тихий мальчик смотрел мне вслед и молчал. Но в ушах моих стрекотало:
— Большой, а дурак! Большой, а дурак! Что, взял? Спасаешься бегством?
Мне стало жутковато, и я поспешил домой. Дома не было никого. Я заперся у себя в комнате и начал исследовать очки. В них, по идее, должен быть вмонтирован микроприемник. Но ничего, кроме проволоки и плексигласа, в очках моих не было. Я размотал всю проволоку, поскреб отверткой стекло. Должно быть, весь секрет был именно в проволоке: она была вроде как бы антенной, образующей колебательный контур. Но обязательно должен был быть динамик. Сама по себе антенна не могла звучать. Я провозился с очками до маминого прихода, но динамика так и не нашел.