Удивление перед жизнью. Воспоминания
Шрифт:
Нет, Миннеаполис город порядочный хотя бы потому, что он имеет такой театр. Тысяча четыреста мест. Кресла обиты самыми разноцветными тканями типа наших старых деревенских плетеных дорожек. Каждое кресло имеет свою раскраску. Спускаются все они крутым амфитеатром, отчего, когда смотришь сверху, похоже, будто под тобой огромная чаша, в которую насыпали кругленькие разноцветные конфетки-драже.
Я сначала постоял на крыльце, поджидая Эфроса, так мы с ним сговорились, и наблюдал, как едут цугом автомобили, спешат на спектакль дамы и господа. Идут вереницей. Зал набит под потолок.
Спектакль начался. Эфрос, который сидел через три-четыре ряда от меня, ближе к сцене, потом мне сказал:
– У меня от напряжения даже все мышцы на лице болят.
Из советских людей я – единственный свидетель
Должен заранее со всей определенностью сказать: спектакль «Женитьба», который Эфрос так изящно поставил в Москве, ничего общего не имеет с его же постановкой в Миннеаполисе. Это другой спектакль. Многие наши режиссеры едут за границу и дублируют свои постановки, сделанные в Союзе. Кажется, добра от этого не получается. И как им самим-то не скучно заниматься таким дубляжом!
На сцене появился рослый представительный актер, прошел на авансцену, довольно долго стоял, глядя в зрительный зал величественным взглядом, и ушел. На смену ему показался невзрачный человечишко, тоже прошел на авансцену, тоже посмотрел в зал каким-то жалким и унылым взглядом и тоже ушел. Видимо, это означало следующее: сначала вышел Гоголь-классик, обросший монблановским величием в веках, а потом – тот же Николай Васильевич как при жизни. Вот, мол, такого настоящего Гоголя я вам покажу, многоуважаемые зрители! – как бы сказал этим Эфрос. И действие началось.
Я не хочу, да и не могу писать разбор спектакля, с одного раза все не припомнишь. Скажу только, что примерно на третьей минуте зал разразился аплодисментами, а потом они буквально покрывали все представление. И хохот, и благоговейная тишина, и буря оваций в конце. Тут-то я и подумал, что сижу в зрительном зале Центрального детского театра.
Расскажу только две выдумки Эфроса.
Жевакин приходит свататься в дом Агафьи Тихоновны с небольшой беленькой собачкой. У Гоголя этого песика нет, но ведь могла же собачка быть, ее просто нет в списке действующих лиц, потому что она собачка и ничего не говорит. Другие женихи жестами дают понять, что входить в дом невесты с собачкой неприлично, и Жевакин, топнув ногой, прогоняет свою спутницу. Она покорно удаляется за кулисы. Когда же, спустя почти всю пьесу, Жевакин получает отставку, он, съежившись, вобрав голову в плечи и склонив ее набок, тоже покорно удаляется, идет через весь зрительный зал, поднимаясь куда-то ввысь амфитеатра, чтобы там исчезнуть в небытии. И вот как только Жевакин понуро двинулся прочь из дома Агафьи Тихоновны, вдруг из-за кулис, семеня лапками, выбежала его собачонка, посмотрела на своего хозяина ласковым и жалостным взглядом, со всей своей собачьей добротой и верностью прижалась к его ноге и так же тихо и медленно, опустив голову, пошла около него туда, вверх, в небытие. Весь этот проход действительно берет за сердце и конечно же сопровождается аплодисментами всесокрушающей силы.
И вторая находка режиссера. Пьеса окончена. Все действующие лица исчезли со сцены. Пустынно и тихо, только мягкий и таинственный гоголевский свет освещает накрытый в глубине сцены свадебный стол: букеты цветов, вазы с фруктами, закуски, вина, бутылки шампанского. Стол этот начинает бесшумно и медленно двигаться на нас, выезжает на самый край сцены, останавливается. Тишина. И вдруг пробки одна за другой сами собой с треском вылетают из бутылок, шампанское белой пеной бьет вверх и, падая, заливает скатерть.
Конец. И триумф! Аплодисменты, аплодисменты и крики «браво!»
Я потом спросил Эфроса: как это он делает трюк с бутылками? Эфрос только махнул рукой и сказал:
– А-а-а… они это умеют.
В Миннеаполисе мне говорили: «Наши актеры – хорошие актеры, но никогда они не играли так хорошо, как в “Женитьбе”». Недаром Эфроса вновь пригласили в этот театр ставить спектакль.
После премьеры ужин и толпа вокруг Эфроса и груда подарков. Далеко
Утром я опять уже в самолете. Снова в Канзас-Сити, снова крошечка стрекоза-самолетик, и я лечу на высоте двести метров над полями, лесами, поселками, рекой Канзас и разглядываю реку Миссури вдали.
Обернувшись ко мне, пилот что-то спрашивает. Я не понимаю и говорю:
– Но спик инглиш.
– Френч? – спрашивает он.
– Но френч.
– Дейч?
– Нихт ферштее.
– Спаниен?
– Но.
Тогда он недоуменно смотрит на меня, почти как на пришельца из космоса.
– Совьетик, – говорю я.
– О-о-о! – восклицает он, расплываясь в улыбке, и от удивления наклоняет самолет так, что одно крыло его нацелено в небо, а другое в твердь. Наверное, он впервые видит в своей кабине советского пассажира.
В свободное время мы с Леном Стентоном ходили в кино, но хороших фильмов было мало. Правда, понравился фильм «Незамужняя женщина». Муж бросает жену с ребенком и уходит к другой. Женщина в отчаянии. Измученная, она идет к психоаналитику, также женщине. Врач говорит ей: для того чтобы она сняла свое состояние отчаяния, пациентка должна сойтись с любым мужчиной. И вот после мук стыда и нежелания лечь в постель с кем попало пострадавшая делает над собой усилие и сходится, как говорится, с первым встречным. После этого женщина снова идет к психоаналитику и, рассказывая о своем психическом состоянии, говорит, что ей еще хуже, она сама себе противна. Врач отвечает, что это уже хорошо, так как речь идет уже не о муже, а о ней самой, и советует найти еще какого-нибудь мужчину и снова войти с ним в близкие отношения. Женщина выполняет и это указание врача, но уже с меньшими мучениями. Она находит второго партнера, потом третьего… И мы видим, как она, эта женщина, уже совершенно свободная, легкой походкой идет по улице, видим, как она весело играет со своим ребенком, какое счастливое у нее лицо. И вдруг к ней возвращается муж. Он кается во всех своих винах, просит прощения, говорит, что любит только ее. Но… любовь к нему героини улетучилась бесследно, она равнодушна к бывшему мужу, он ей абсолютно не нужен. Она – свободная женщина! Все комплексы сняты.
Любопытный фильм. Женщина перестала страдать, вырвала из себя любовь к мужу, стала веселой, но, на мой взгляд, пустой: она теперь обречена жить легкой травоядной жизнью. При внешней пустячности сюжета долго думаешь о фильме. Вот и сейчас думаю и не хочу быть счастливым подобным образом. Уж лучше страдать. Конечно, может быть, с развитием науки ученые научатся вынимать из человека, так сказать, страдательную пружинку, и все будут счастливы, но не будет ли это похоже на сборище идиотов? Для меня вопрос страданий – серьезный и глубокий. Думаю, что они составляют столь же существенную часть жизни человека, как и радости, и восторги. Разумеется, страдания страданиям рознь… Но это слишком сложная тема, и если я ее коснусь, то в отдельной главе.
Примерно подобной же проблематике посвящен фильм «Секрет». Он очень мил своей наивностью. Хорошая дружная семья. Ее гармония держится на том, что муж тайно имеет любовницу и, если мне не изменяет память, жена также встречается с кем-то на стороне. Оттого-то в доме тишь да гладь да божья благодать. Все хорошо устроены!
Провели мы с Леном вечерок и в маленьком баре в Лоренсе, где играет лучший джазовый оркестр Канзаса. Его, собственно, и не назовешь оркестром. Бар очень уютный, небольшой, свет там неяркий, глазам не больно. На эстраде собираются музыканты-любители и тихо и раздумчиво начинают импровизировать. Какой-либо инструмент ищет тему, другой подхватывает, третий развивает, четвертый вводит свой мотив, и постепенно мелодичная музыка, как бы рожденная в это мгновение, начинает заполнять помещение и уже каким-то своим собственным чудесным образом превращается в стройное, полнокровное произведение. Она льется мягким, непредугадываемым потоком, захватив музыкантов и всех нас.