Удивление перед жизнью. Воспоминания

Розов Виктор Сергеевич

Вспоминаю этот ужин, и перед моим взором встают кадры из фильма Феллини «Сатирикон». Помню, я спросил соседа по столу: «Чем владеет хозяин дома?» Ответ был кратким: «Всем!» – «Он здесь?» – полюбопытствовал я, желая на него взглянуть. «Нет, но к концу ужина придет». Но мне кажется, хозяин так и не появился…

Возили нас по прекрасным городам – Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес; я бывал там и раньше и совсем не прочь был побывать еще разок. Дивные города! А в каких роскошных отелях нас селили! В Лос-Анджелесе в отеле «Беверли-хиллз» меня умилила одна деталь: вечером, а порой уже и за полночь, входишь в номер – постель тебе постелена для сна, край одеяла и пододеяльника откинут уголком, а на подушке лежит круглая крупная конфета, вроде трюфеля. Положишь ее в рот, она тает, и ты спокойно погружаешься в сладкий сон.

Но особенно мне запомнился

Эсселен. Хозяева этого райского места на берегу Великого, или Тихого, океана и были приглашающей нас стороной, хотя я подозреваю, что крупные расходы по нашему дорогостоящему вояжу финансировались и другими организациями. Эсселен расположен между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом, окружен горами, покрытыми прекрасной и редкой растительностью, своего рода заповедник. В нем не разрешается вырубить хотя бы одно дерево без дозволения властей штата. Порхают всевозможные птички, а колибри, которых я раньше никогда не видел, висят в воздухе, как на ниточке, и по величине чуть превышают крупного шмеля. Некоторые деревья густо покрыты пестрыми, будто из ярких цветов, бабочками. Сначала я и принял их за цветы деревьев, которые они облепили. Оказывается, бабочки прилетают из северных штатов, где прохладно, и здесь переживают «зиму». В океане плавают киты; к сожалению, я их не видел, не повезло.

Оглядывая восторженным взором это красивейшее из виданных мною на земле мест, я спросил хозяйку владения, каковы размеры ее угодий, где их границы. Обернувшись лицом к горам, она показала рукой и сказала: «Примерно вот отсюда – досюда». И я понял, что это почти половина Крыма, ну, может быть, несколько меньше. Хозяева здесь устроили своеобразный профилакторий. Приезжали сюда, как я понял, люди, у которых произошли какие-то душевные встряски и им надо было привести себя в уравновешенное состояние. «Путевка» стоит довольно дорого. В столовой я спросил сидевшую напротив меня привлекательную, совсем молодую девушку, что привело ее сюда. Она ответила: «Мой парень меня оставил, и я должна прийти в себя». Ох, подумал я, а наши девушки в таких ситуациях поплачут, поплачут и пойдут на работу.

В бассейне купаются голые представители обоих полов. Кто-то из наших пошел, кажется, Карпов и Татьяна Толстая, а я нет. И стыдно было, и неприятно, что люди увидят мою изуродованную войной ногу. Я ведь знаю, здоровым, особенно молодым людям, смотреть на человеческое уродство противно. Но и без этого купания двухдневное пребывание в Эсселене было прекрасно. Единственное, о чем я пожалел, что со мной не было моих родных и друзей! Общая радость была бы уже ликованием.

Красивейшее место, спасибо хозяевам, спасибо судьбе.

Из Эсселена в Лос-Анджелес ехали на машинах, вдоль океана, а кое-где по горам. Я уже дважды или трижды покрывал это пространство, но на самолете. Всегда считал, что путешествия на самолетах пустая трата времени: сидишь, ешь, пьешь, мечтаешь поскорее удачно приземлиться – и все. Конечно, путешествие пешком или хотя бы в кибитке – настоящее, а на аэроплане – так, перелет.

В Лос-Анджелесе тоже было много примечательного, и я люблю этот город не только за то, что там меня радушно принимали Ирвинг Стоун, ныне, увы, уже покойный, или крупнейший талант, нейрохирург Милтон Хейфиц, но и за то, что этот город – родина киногероев моего детства: Мэри Пикфорд, Дугласа Фербенкса, Гарольда Ллойда, Бастера Китона.

Да, старые американские картины были полны чистоты и благородства, они делали нас чище и храбрее. И какую же погань выпускают теперь! А наши растлители душ… а-а, нет-нет, я пишу о другом! И так ушел в сторону.

В Нью-Йорке состоялась наша встреча с крупнейшим книжным издательством, кажется, называется «Дабл дей». Мы знакомимся с работниками издательства, идут наши имена, имена издателей, подходит пожилая женщина, можно сказать, в рабочем платье, правда, с изящным браслетом на левой руке. Представляется: «Жаклин Кеннеди». В голове мелькнуло: «Она или не она? Кажется, она». Но лицо усталое, я бы сказал, равнодушное. Стрижка не короткая, собственно, никакой прически, довольно небрежно разбросанные волосы. Мысль вторая: каким образом она здесь? Кого-то тихо спрашиваю, отвечают – она здесь работает корректором. Третья мысль, мысль глупая и чисто советская: зачем же такая богатейшая женщина работает?.. Но вот она, легендарная Первая леди страны. Да, очаровательная, пленительная, восхищавшая меня и весь мир.

Владимир Васильевич не растерялся, фотографирует. Несколько ничего не значащих слов – и все. Недавно она

скончалась. Газеты всего мира коротко сообщили о ее кончине. Узнав об этом, я вынул из-за стекла фотографию и с каким-то смутным чувством печали рассматривал ее спокойное лицо. Так проходит мирская слава… Однако хорошо, что прекрасная женщина жила на свете в мое время.

Хозяйка дома

В 1952-м или 1953 году Союз писателей проводил семинар молодых авторов. К тому времени театры ставили две мои пьесы: «Ее друзья» и «Страницы жизни». Без всякого самоуничижения скажу, что они не отличались художественными достоинствами и если имели некоторый успех, то благодаря тому, что не шли в потоке «широкоформатных», а рассказывали о жизни простых смертных, да и актеры и режиссеры были замечательными. И вот, видимо, благодаря этим пьесам я и был приглашен участвовать в проводимом семинаре.

Молодых авторов со всего Советского Союза съехалось множество, и мы были разбиты по жанрам и группам. Моими руководителями оказались Александр Александрович Крон, Иосиф Леонидович Прут и Александр Петрович Штейн. Я знал их всех по именам, но никогда не видел вблизи. Помню, как они вызвали меня на беседу и достаточно сурово разбирали мои сочинения. Разговор шел справедливый и доброжелательный. Не помню, кто сказал: «Вот тут есть один хороший диалог, несколько фраз, он намекает на некоторые способности автора». Прошло сколько-то дней по окончании семинара, и меня позвали к тому самому телефону в Зачатьевском монастыре, который был расположен не в нашем громадном, длинном коридоре, а в другом, через площадку от нас, таком же длинном и громадном. Люди были в те времена любезные, и меня, несмотря на то, что телефон принадлежал «тому» коридору, всегда звали. Позвали и на этот раз. «Товарищ Розов, – деловито произнес молодой женский голос, – вам надо прийти в Союз писателей и подать заявление о приеме в члены Союза. Вы рекомендованы руководителями Всесоюзного семинара». Скажу прямо, никакого приступа радости я не испытал, так как считал: состою я в каком-то Союзе или не состою, это к прямой работе отношения не имеет. Скорее, налагает на меня определенные обязательства, раз я буду членом Союза. А я подобных обязательств всегда избегал. Словом, я сделался членом Союза писателей. Об этом Союзе, созданном практически по решению Сталина, когда-нибудь кто-нибудь напишет интересное исследование. Я же скажу только: в нем было много плохого, но и много хорошего, драматического и забавного. Повторяю, это отдельная тема для многотомного труда.

Промахну большой отрезок времени и сразу скажу – там завязалась наша тройственная дружба: Арбузов, Штейн и я. Беспристрастная, требовательная и даже беспощадная в оценке работ друг друга. Подружились мы, видимо, и по чисто бытовой причине, так как жили в одном доме, построенном в пятидесятых годах, и даже в одном подъезде. И как ни покажется странным, речь в этой заметке пойдет не об Алексее Николаевиче и не об Александре Петровиче, а о жене Александра Петровича, Людмиле Яковлевне Штейн-Путиевской. Нет, она не была выдающимся художником, хотя именно этот вид искусства был ее профессией. Не ушла она и в науку или в какое-нибудь художественное ремесло, профессионально Людмила Яковлевна, насколько я знаю, не выделялась ничем. И тем не менее это была яркая, я бы сказал, исключительная личность. В чем же состояла эта ее исключительность? В умении объединить вокруг себя интересных людей своего времени. Может быть, выражусь несколько старомодно, но в ее доме был салон. Тот самый салон, какой так подробно и с таким блеском описан Львом Толстым в романе «Война и мир».

Кто только не бывал в доме Штейнов в минувшие годы! И адмиралы, и генералы, и народные артисты, и знаменитые барды, и выдающиеся ученые – и всегда там был накрыт большой круглый стол красного дерева, уставленный закусками, сластями, винами. И когда ни зайдешь – по делу или без дела, на правах соседа, – всегда кто-нибудь из известных людей тут как тут. Интересные беседы, споры, обмен услышанными новостями, а нередко и в прямом смысле слова художественные вечера. Впервые я услышал Владимира Высоцкого именно в доме Штейнов, он исполнял свои новые песни, в том числе ставшую знаменитой «Идет охота на волков». Исполнял с какой-то особой пронзительностью, навсегда врезавшейся в память. Как всегда, отбивая ритм рукой, читал свои стихи Андрей Вознесенский. С глубокой проникновенностью пел Булат Окуджава. Своим слегка выспренним тоном, сама наслаждаясь музыкой стиха, читала, будто пела, свои стихи Белла Ахмадулина.