Удушье
Шрифт:
Она оставит окно спальни открытым, прежде чем пойти в душ.
И вот я прячусь в этом шкафу, голый и облипший всеми её вещами в целлофане из химчистки, на моей голове колготки, я в солнечных очках и держу самый тупой нож, который смог найти, — сижу в ожидании. Полотенце расстелено на полу. В колготках так душно, что по моему лицу течёт пот. Волосы, прилипшие к голове, начинают чесаться.
Только не возле окна, сказала она мне. И не возле камина. Сказала изнасиловать её около шкафа, но не слишком близко. Попросила постараться расстелить полотенце на
Эту девушку по имени Гвен я встретил в отделе «Реабилитация» книжного магазина. Трудно сказать, кто кого подцепил, — но она притворялась, будто читает двадцатишаговую книжку по сексуальной зависимости, а на мне были приносящие удачу камуфляжные штаны, и я ходил вокруг неё кругами с экземпляром той же самой книги, и вот открыл ещё один агрессивный способ знакомиться.
Так делают птички. Так делают пчёлки.
Мне нужен этот приток эндорфинов. Чтобы транквилизировал меня. Я жажду пептида фенилэтиламина. Вот такой я и есть. Зависимый. В смысле, все у себя отметили?
В забегаловке при книжном магазинчике, Гвен просила достать верёвку, только не из нейлона, потому что это слишком больно. А от пеньки у неё будет раздражение. Годится такое, вроде чёрной изоленты, только не для её рта и бумажной, а не резиновой.
— Отдирать резиновую изоленту, — сказала она. — Так же эротично, как восковая эпиляция ног.
Мы сравнили наши расписания — а четверг уже выпадал. В пятницу у меня была постоянная встреча сексоголиков. На эту неделю мне девчонок не положено. Субботу я провожу в Сент-Энтони. Почти каждый воскресный вечер она помогает проводить игру в бинго в своей церкви, поэтому мы условились на понедельник. В понедельник, в девять, — не в восемь, потому что она работает допоздна, и не в десять, потому что на следующий день мне с раннего утра на работу.
И вот, наступил понедельник. Изолента наготове. Полотенце расстелено, — а когда прыгаю на неё с ножом, она спрашивает:
— На тебе что — мои колготки?
Заламываю ей одну руку за спину и прижимаю ледяное лезвие к её глотке.
— Нет, ну вы посмотрите, — возмущается она. — Это уже переходит всякие границы. Я разрешала себя изнасиловать. Я не разрешала портить мои колготки.
Рукой с ножом хватаю за кружевной отворот её халата и пытаюсь стащить тот у неё с плеча.
— Стой, стой, стой, — упирается она, отталкивая мою руку. — Так, дай я сама. Ты же всё порвёшь, — она выкручивается из моих рук.
Спрашиваю — можно мне снять солнечные очки?
— Нет, — отвечает она, выскальзывая из халата. Потом отправляется к распахнутому шкафу и вешает халат на тремпель.
Но я ведь еле вижу.
— Не будь таким эгоистом, — говорит она. Теперь уже голой, берёт мою руку и сжимает её на своём запястье. Потом заворачивает свою руку за спину, повернувшись и прижавшись ко мне своим голым задом. Поршень у меня встаёт выше и выше, и её тёплая гладкая щель задницы влажно меня трёт, — а она объявляет:
— Хочу, чтобы ты был нападающим без лица.
Объясняю ей, что стыдно покупать пару колготок.
— Боже, да хватит ныть, — говорит она. — Каждый насильник, который у меня был, приносил колготки с собой.
Плюс, сообщаю ей, когда смотришь на вешалку с колготками, там есть какие угодно размеры и цвета. Телесный, серо-угольный, бежевый, коричневый, чёрный, синий, — и не одна пара не приводится как «размер под голову».
Она отдёргивает в сторону лицо и стонет:
— Можно тебе кое-что сказать? Можно тебе сказать только одну вещь?
Говорю — «Чего?»
А она в ответ:
— У тебя изо рта очень воняет.
Тогда, в забегаловке при книжном магазинчике, пока мы ещё составляли сценарий, она заявила:
— Обязательно подержи заранее нож в холодильнике. Мне нужно, чтобы он был очень и очень холодный.
Я спросил — может нам сойдёт резиновый нож?
А она ответила:
— Нож — это очень важная для моего общего впечатления часть.
Сказала:
— Лучше всего будет, если ты приставишь лезвие к моему горлу прежде, чем оно остынет до комнатной температуры.
Предупредила:
— Но будь осторожен, потому что если ты случайно меня порежешь, — она наклонилась навстречу через столик, выпятив подбородок на меня. — Даже, если поцарапаешь меня — клянусь, я отправлю тебя за решётку прежде, чем успеешь нацепить штаны.
Отхлебнула свой травяной чай, поставила чашечку обратно на блюдце и продолжила:
— Мои ноздри будут очень признательны, если на тебе не будет никакого одеколона, лосьона или дезодоранта с сильным запахом, потому что я очень чувствительна.
У этих голодных баб-сексоголичек такая высокая толерантность. Они просто не могут не дать. Они просто не могут остановиться, чем бы позорным всё не оборачивалось.
Боже, как я люблю взаимную зависимость.
В забегаловке Гвен поднимает на колени сумочку и роется внутри.
— Вот, — объявляет она, разворачивая ксерокопию списка подробностей, которыми она хочет дополнить дело. Вверху списка сказано:
«Изнасилование — дело власти. Это не романтика. Не надо заниматься со мной любовью. Не надо целовать меня в губы. Не рассчитывай на зажимания после акта. Не проси сходить в мой туалет».
Этим вечером понедельника, в её спальне, прижимаясь ко мне голой, она просит:
— Ударь меня, — говорит. — Только не слишком сильно и не слишком легко. Ударь с такой силой, чтобы я кончила.
Одной из рук я держу её руку заведенной за спину. Она трётся по мне задницей, и у неё резкое загорелое тельце, не считая лица, сильно бледного и навощённого от избытка увлажнителя. В зеркальной двери шкафа мне видно её спереди, с моей рожей, заглядывающей ей через плечо. Её волосы и пот скапливаются в щели между её спиной и прижавшейся к ней моей грудью. Кожа её пахнет горячим пластиком от солярия. В другой руке у меня нож, поэтому интересуюсь — она хочет, чтобы я ударил её ножом?