Уэлихолн
Шрифт:
— Но их мать! Неужели мадам Мегана так просто отдаст свою дочь?
— Да и ей она без надобности. А если вас это так беспокоит, мы скажем Мегане, что отдаем Мими вам на воспитание. Вас это устраивает? Вы согласны, мистер Греггсон?
— Хорошо. Давайте так: вы отдаете мне вашу дочь, и, когда в ковене начнутся свары, если все решится мирно, я поддержу Кэндлов. Если все дойдет до открытого противостояния, то я вынужден буду сохранять нейтралитет.
— Ловко.
— Благодарю…
Дочь мистера Греггсона вдруг покачнулась.
— Папа, мне… — прошептала она, —
— Я тебе что сказал? — гневно поднял руку мистер Греггсон.
Но наказать дочь он уже не успел. Ее ноги подкосились, и она начала падать…
Глухой удар головой о ручку кресла…
Совершенно белое, без единой кровинки лицо…
Растекающаяся по виску и скуле багровая клякса…
Девушка была мертва.
Мистер Греггсон бросил на нее лишь один-единственный взгляд. Оценив гибель дочери как нечто незначительное, словно потеря пятифунтовой бумажки, он хладнокровно поглядел на собеседника, как будто ничто даже не думало прерывать их разговор.
В тот же миг по окнам прошелся похожий на луч маяка свет от фар. С улицы донесся рев двигателя, а за ним последовали гудки: кто-то просил открыть ворота.
— Опять тыквы привезли, — усмехнулся Джозеф Кэндл, глядя на труп молодой девушки. — Быть беде…
Ключ повернулся в замке два раза по часовой стрелке, поднялся на второй уровень замочной скважины, после чего крутанулся еще один раз, но уже в обратную сторону. Дверь чердака открылась, пропуская человека. Спустя мгновение закрылась снова.
Человек, вошедший на чердак, был одет не слишком подходяще для посещения пыльных мест, забитых старым хламом, до которого никому нет дела. Вишневый костюм-тройка — с иголочки. Ванильная роза в петлице сюртука. Жилетка с золотыми пуговицами вся расшита тонкой вязью в виде переплетения плюща. Такой же узор покрывает и повязанный вокруг белоснежного воротничка галстук. Туфли блестят лаком…
Мужчина в вишневом костюме чиркнул спичкой и зажег свечу. Дрожащий свет вырвал из темноты чердака лицо Джозефа Кэндла.
Покосившись на громоздкий предмет, стоявший напротив входа и накрытый пыльным полотнищем, он поспешил запереть дверь: все те же манипуляции с ключом, только в обратном направлении.
Убедившись, что дверь заперта, Джозеф поставил свечу на старый письменный стол, после чего спрятал ключ во внутренний карман сюртука. Подойдя к высокому предмету, стоявшему напротив двери, аккуратно, чтобы не испачкать перчатки, взялся за край полотнища.
То, что под этим полотнищем скрывалось, своей формой напоминало огромную картину, размером с дверь, но, когда старший Кэндл сдернул ткань, оказалось, что никакая это не картина, а зеркало в резной черной раме. В одном месте на стекле виднелись засохшие багровые полосы, оставленные будто окровавленными пальцами.
— Ну-ну, — невесело усмехнулся Джозеф, достав из кармана большое кроваво-красное яблоко и длинный нож.
Он поставил
Разделив его ровно на девять кусочков, Джозеф начал есть. Один за другим он методично пережевал и проглотил восемь кусочков, последний же, оценив как самый неказистый, выбросил, швырнув его через левое плечо.
Девятый кусочек яблока угодил точнехонько в зеркало, но вовсе не сполз по его гладкой поверхности, оставляя за собой мутный и липкий след, как можно было ожидать, — он впитался в нее с такой легкостью, словно ее вообще не существовало.
В тот же миг в самом зеркале что-то изменилось. Как будто его сперва залили чернилами, а после протерли. Черные пятна расползлись по углам, обнажая нечто скомканное в темных глубинах. Если бы не отражение чердака, можно было бы решить, что зеркало — это дверь, пробитая прямо в воздухе и ведущая в другую комнату.
На пыльном дощатом полу за порогом рамы, скрючившись, лежал человек.
— Угощайся, — сказал Джозеф и, развернув стул, снова уселся.
Человек в зеркале поднял голову. Возле его лица лежал кусочек яблока, слегка рассыпавшийся при падении и покрывшийся пылью. И тем не менее мужчина жадно схватил его и, даже не протерев, быстро сунул в рот.
Джозеф Кэндл закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула, наблюдая за ним.
Узкое лицо человека в зеркале было совершенно белым, на высоком, похожем на точеную кость лбу темнели пятна сажи, а всклокоченные черные волосы с седыми прядями торчали во все стороны. Из-за слоя пыли костюмные штаны и жилетка казались серыми. Закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки обнажали разбитые в кровь кисти. Было очевидно, что пленник повредил руки о зеркальную стену, безуспешно пытаясь разбить ее. Подле стояли потертые туфли, которые он только что использовал вместо подушки.
— Славно выглядишь, — ехидно заметил Джозеф.
— Твоими стараниями, — хрипло ответил пленник, поднявшись и сев на полу. Его голос шел словно бы из-за стены, но при этом каждое слово было превосходно различимо.
— Тебе там не холодно? — с фальшивой заботой поинтересовался Джозеф.
— О, любопытно? — вымученно поглядел на своего тюремщика человек в зеркале. — Так, может, сам проверишь?..
— Исключительно научный интерес.
— Нет, здесь не холодно. И не жарко. Здесь вообще никак. Это ведь зазеркалье — всего лишь отражение. Ты принес мне газету?
— Ой, прости! — Джозеф улыбнулся. — Я-то полагал, что после прошлого раза это бессмысленно.
— Что, новости перестали печатать за то время, что я здесь? — удивился пленник.
— Нет, но ведь газета, которую я тебе принес в тот раз, оказалась слегка… нечитаемой. Не моя вина, что надписи отражаются в зеркале и с твоей стороны превращаются в полнейшую тарабарщину.
— И тем не менее я научился читать зеркальное отражение — а что мне здесь еще делать?
— Вы только поглядите! — восхитился Джозеф. — Кто бы мог подумать, какие таланты! Но прости, в этот раз я не принес тебе газету, братец.