Уэллс, Дарвин, Хаксли
Шрифт:
Иными словами, Хаксли, желая противопоставить науку фантастике, на самом деле предсказал несколько форм фантастики - и не только религиозно-философской, но и научной. Однако произошло это не по его воле и не в последнюю очередь благодаря тому, что среди его учеников оказался один, способный пойти дальше учителя и слова "умейте мыслить самостоятельно" применивший к себе самому.
Любопытную параллель взглядам Хаксли представляет позиция Бульвер-Литтона. Пренебрежительное и враждебное отношение Хаксли к фантастике объясняется тем, что, по его мнению, наука и прежде всего дарвинизм могут остаться наукой, лишь оградив себя от фантастики. Для Бульвера наука и фантастика тоже достаточно далеки друг от друга. Но потому-то он и обращается в своей фантастике к дарвинизму, который кажется ему антинаучным.
Дарвинизм, эта новая теория, распространившая свое влияние далеко за рамки отдельной науки и естественных наук, взятых в целом, не мог не оказать огромного влияния на формирование новой фантастики. Он помогал ей возникнуть даже тогда, когда проходил через руки врагов фантастики и врагов дарвинизма.
Определяющее влияние новая биология оказала и на Сэмюэля Батлера, автора романов "Эревон" (1871) и "Снова в Эривоне" (1901), сыгравших немалую роль в истории современной фантастики.
Батлер в чем-то совмещает позиции Хаксли и Бульвера. Он начал как горячий сторонник дарвинизма и кончил как яростный его противник. И все же он всегда питался - развивая ли их, споря ли с ними, - тем комплексом идей, который породило в нем знакомство с "Происхождением видов".
Эта книга попала в руки двадцатичетырехлетнего Батлера, незадолго до того пережившего религиозный кризис, почти сразу после выхода в свет и поразила его. Он написал на эту тему философский диалог, который в 1863 году прочитал Дарвин (подозревают, что Батлер сам послал его от чужого имени). Дарвин высоко оценил писательский дар Батлера и помог опубликовать этот диалог. Они вступили в переписку, и Батлер не уставал высказывать Дарвину свое восхищение.
Центральная часть "Эревона" - "Книга машин" готовилась долго и тщательно. В 1863 году Батлер опубликовал очерк "Дарвин среди машин", в 1865 - еще два очерка: "Размышления пьяного" и "Механическое создание". Все эти очерки, как и окончательный их вариант - "Книга машин" были попытками приложения теории Дарвина к истории техники.
Чрезвычайно специфический характер этой задачи и придал рассуждениям Батлера качества научной фантастики. Батлер стремился выявить всеобщее значение теории эволюции, показать, что она далеко выходит за рамки биологии, касается всех дел человеческих и всех сторон его практического и духовного опыта. Его основная цель - поднять дарвинизм от научной теории, приложимой к истории развития органического мира, до положения универсального метода мышления, показать дарвинизм в том виде, в каком он явился ему, восторженному поклоннику Дарвина. Способ, который Батлер для этого избирает, не может не поразить своей парадоксальностью. Если дарвинизм - это имеющий всеобщее значение метод мышления, значит, он приложим даже к тем областям жизни, которые прямо противоположны сфере, описанной Дарвином. Если Дарвин описал, пользуясь своим методом, историю развития органического мира, то прямо противоположной сферой, к которой следует приложить теорию Дарвина, оказывается история мира неорганического и притом обязанного своим происхождением рукам человека - "машинной цивилизации".
Разумеется, этот парадокс призван был лишь с наибольшей наглядностью подкрепить положения Дарвина. Сила его теории должна была выявиться на этот раз не столько во вскрытии реальных закономерностей жизни, сколько в том, что с ее помощью удается доказать даже невозможное. Однако это оказалось плохой услугой дарвинизму, и в предисловии ко второму изданию "Эревона" Батлеру пришлось объяснять, что в его намерения отнюдь не входило, как многие подумали, привести Дарвина к абсурду. Если он последовательно приложил теорию Дарвина к миру машин, то исходил при этом из того, что Дарвин не потерпит никакого ущерба.
В некотором смысле Батлер был прав. Две идеи теории эволюции оказались одинаково (хотя, разумеется, и с необходимыми поправками) приложимы и к истории органической жизни, и к истории техники - тезис о развитии от низших форм к высшим и положение о развитии, подчиненном собственным законам. Универсальность последнего тезиса, очевидно, особенно поразила, Батлера и стала
Этот последний пункт и был той точкой, где пропаганда дарвинизма совершенно явно переходила в пародию на него, и сам Батлер в какой-то момент это понял. В письме Дарвину от 11 мая 1872 года он писал, что не имел в виду ничего серьезного и желал только привести пример того, как легко с помощью некоторого остроумия и логики доказать любую чепуху. Но хотя искренность его нельзя поставить под сомнение, именно вопрос о сознании, предопределил последующий разрыв Батлера с Дарвином.
Ход рассуждений, Батлера после "Эревона" по-своему очень прост. Батлер открыл для себя существование определенных закономерностей развития техники, подчиненной, по видимости, тем же законам, что и органический мир, и попытался их выяснить, минуя при этом всю общественную сторону вопроса. Вывод, как легко догадаться, получился абсурдный - машины обладают сознанием. Вместе с тем причина ошибки была от Батлера скрыта. Он не обладал ни знанием общественных наук, ни интересом к ним. Устранить абсурд, оставаясь в рамках биологии, можно было поэтому лишь одним путем - открыто признать свой вывод в отношении машин нелепым (что он и сделал в своем письме Дарвину), а эволюцию машин нецеленаправленной, подчиненной слепым законам естественного отбора. Но тем самым абсурд только усугублялся - именно машины оказывались подчиненными теории Дарвина в ее наиболее последовательном выражении. В чем же тогда специфика развития органического мира? Не значит ли это, что если у машин эволюция бессознательна, у животных она сознательна? Не значит ли это, что теория Дарвина верна для машин, а не для животных?
Эта мысль и легла для Батлера в основу различия органического и неорганического потоков эволюции. В работах "Жизнь и привычка" (1877), "Старая и новая эволюция" (1879), "Бессознательная память" (1880) и "Случайность или хитрость как главный источник органических изменений" (1886) он доказывает, что в процессе биологической эволюции активно участвует сознание, и поэтому она носит целенаправленный характер. Книги его приобрели подчеркнутый антидарвинистский смысл, и если к публикации его первой книги имел некоторое отношение Дарвин, то изданию ее второй части способствовал Бернард Шоу - один из самых горячих английских противников Дарвина.
Для такого преданного дарвиниста, как Герберт Уэллс, Сэмюэл Батлер всегда был одиозной фигурой. Неприязнь Уэллса к Батлеру еще усугублялась тем, что, по справедливому его мнению, именно у Батлера заимствовал свои антидарвинистские идеи его постоянный оппонент по этому вопросу Бернард Шоу. В "Опыте автобиографии" Уэллса Батлер не упомянут ни разу, и с его именем мы встречаемся у Уэллса лишь тогда, когда, обличая Шоу-антидарвиниста в статье "Иван Павлов и Бернард Шоу", он подчеркивал не только неверность, но и несамостоятельность идей Шоу.
Вряд ли подобное отношение к Батлеру было достаточно справедливым. Батлер не просто сыграл роль в становлении новой фантастики. Он сыграл ее в значительной мере благодаря Уэллсу; через Уэллса, и если он в этом смысле должен был бы быть обязан Уэллсу, то и Уэллс мог бы принести дань благодарности Батлеру - без него он меньше бы был Уэллсом - тем фантастом, которого мы знаем.
"Книга машин", если говорить об основном направлении мысли Батлера, о машинах, которые могут обрести интеллект и возобладать над людьми, не оказала прямого воздействия на Уэллса. На фантастику она потом повлияла самостоятельно, помимо Уэллса. Говоря об антигуманной и в этом смысле "машинной" цивилизации, Уэллс всегда возвращал ее к биологическим формам, И марсиане, и селениты обладают сознанием потому, что принадлежат живой природе, хотя и в крайне непривычных ее формах. Это не удивительно. В парадоксальном положении об интеллекте, которым может обладать неживая природа, Уэллс не мог не увидеть скрытую основу к его времени уже шумно проявившегося антидарвинизма Батлера. Именно это и отталкивало больше всего Уэллса от Батлера. Однако в других отношениях Батлер - против воли - многому научил Уэллса.