Уэверли, или шестьдесят лет назад

Скотт Вальтер

Самого Эдуарда Уэверли это в высшей степени неожиданное известие глубоко взволновало и повергло в какое-то неопределенное удивление. Это был, выражаясь словами прекрасного старинного стихотворения, «в вереск брошенный огонь», окутавший холм дымом и озаривший его в то же время тусклым пламенем. Его наставник, или, следовало бы сказать, мистер Пемброк, так как он редко принимал на себя этот титул, подобрал в комнате Эдуарда отрывки не очень правильно написанных стихотворений, которые он, по-видимому, сочинил под влиянием чувств, вызванных этой новой страницей, открывшейся в его жизненной книге. Доктор Пемброк, свято веривший в высокие достоинства стихов, сочиненных его друзьями, лишь бы они были написаны аккуратными строчками с прописной буквой в начале каждой, показал это сокровище тетушке Рэчел, которая с затуманенными от слез очками переписала их в свою общую тетрадь, между избранными рецептами по части кулинарии и медицины, любимыми текстами, отрывками из проповедей представителей Высокой церкви и несколькими песнями любовного и якобитского содержания, которые она певала в молодые годы. Из этого источника и были извлечены поэтические опыты ее племянника, когда упомянутая тетрадь вместе с другими подлинными документами, относящимися к роду

Уэверли, была передана для рассмотрения недостойному издателю этой достопамятной истории. Если они не доставят читателю особого наслаждения, то по крайней мере познакомят его лучше, чем какое-либо повествование, с мятущимся и порывистым духом нашего героя:

Осенний вечер с гор сошел, Окутал дымкой тихий дол, И в глади озера стальной Луч отразился золотой, И красных облаков полет, И башня, вставшая у вод. Деревья, травы и цветы В зеркальных водах так чисты, Как будто в ясной глубине Они растут на самом дне. Казалось, это мир другой - Прекраснее, чем наш, земной. Но ветер в рощах заиграл; Дух озера от сна восстал, Дубов услышал тяжкий стон, И черный плащ набросил он. Так рыцарь, выходящий в бой, Спешит одеть себя броней. А ветер выл, и луч погас. И пенным гребнем Дух потряс И завертел валы кругом; В ответ ему ударил гром; Среди грохочущих громад Во мгле исчез подводный сад, И буйство вихрей водяных Закрыло рай от глаз моих. Грозе внезапной был я рад И, странным трепетом объят, С вершины башни наблюдал, Как с волнами сражался шквал. А грохот грома все сильней Рождал ответ в груди моей, И в восхищенье я забыл Тот мир, что прежде был мне мил. Так, грезы юности смутив, Вдруг будит нас трубы призыв И нас уводит в мир тревог, Разбив мечты златой чертог, Как вмиг развеял грозный шквал Спокойный сон воды и скал И мы идем в смертельный бой, Забыв про отдых и покой, А жар любви и жажду встреч Нам заменяют честь и меч.

Переводя на язык трезвой прозы то, что в стихах выражено с меньшей определенностью, я вынужден заметить, что мимолетный образ мисс Сесилии Стаббс исчез из сердца капитана Уэверли в вихре чувств, вызванных новым поворотом его судьбы. Правда, в тот день, когда он в последний раз слушал обедню в старой приходской церкви, мисс Сесилия появилась на фамильной скамье во всем блеске своих нарядов. Но в этот день Эдуард, вняв просьбам дяди и тетушки Рэчел, явился в церковь (не так уж неохотно, если говорить правду) в полной офицерской форме.

Превосходное мнение о себе – лучшее противоядие против преувеличенного мнения о других. Мисс Стаббс призвала на помощь своей красоты все доступные средства искусства. Но увы! Ни фижмы, ни мушки, ни завитые локоны, ни новая мантилья из настоящего французского шелка не подействовали на молодого драгунского офицера, который в первый раз надел свою шляпу с золотыми галунами, ботфорты и палаш. Не знаю, случилось ли с ним то же, что с героем старинной баллады, о котором поется:

Себя он чести посвятил, От чар любви далек; Лед растопить в душе его Никто из дев не мог, -

Или броня из блестящих нашивок, защищавшая его грудь, отразила артиллерию очей прекрасной Сесилии, но все стрелы были пущены в него понапрасну:

Но я заметил, кто стрелой Амура Был ранен в грудь: не западный цветок, А Джонас Калбертфилд, цвет всей округи, Сын управляющего, гордый йомен.

Прося извинить меня за мои пятистопные ямбы (от которых я в некоторых случаях не в силах бываю удержаться), я должен с прискорбием заявить, что моя повесть на этой странице навеки расстается с прекрасной Сесилией. После отъезда Эдуарда, рассеявшего некоторые праздные мечтания, которыми питалось ее воображение, она, подобно многим дочерям Евы, спокойно удовлетворилась менее блестящей партией и через шесть месяцев отдала свою руку вышеупомянутому Джонасу, сыну управляющего в имении баронета и – что было чревато весьма приятными последствиями – наследнику не только его имущества, но, с обнадеживающей степенью вероятности, и его положения. Все эти преимущества побудили сквайра Стаббса (а цветущий и мужественный вид жениха – его дочь) поубавить своей дворянской спеси – и свадьба была сыграна. Никто, казалось, не был так доволен, как тетушка Рэчел, которая до этого искоса (насколько это вязалось с ее добродушной натурой) поглядывала на самонадеянную девицу. При первой же встрече с новобрачными в церкви она в присутствии пастора, его помощника, дьячка и объединенных паств приходов Уэверли и Беверли удостоила молодую улыбки и низкого реверанса.

Раз и навсегда я должен извиниться перед читателями, ищущими в романах одной забавы, в том, что мучаю их так долго утратившей всякий интерес политикой, вигами и тори, ганноверцами и якобитами. Но иначе я не могу обещать им, что мой рассказ будет удобопонятен, не говоря уже о его правдоподобности. Для обоснования своего

действия мой роман требует изложения побуждений, а последние обязательно рождались из чувств, предрассудков и партий того времени. Я не приглашаю тех моих прелестных читательниц, принадлежность которых к слабому полу и нетерпеливость дают им наибольшее право предъявлять ко мне претензии, в какую-нибудь крылатую колесницу, запряженную драконами или движимую волшебством. Передвигаюсь я в скромной английской почтовой карете на четырех колесах, держащейся больших дорог. Те, кому она не нравится, могут сойти на следующей станции и ждать там ковра-самолета принца Гуссейна или летающей будки Малека-ткача. А тому, кто останется со мной, придется порой пережить неприятности, связанные с тяжелой дорогой, крутыми горками, грязью и другими земными препятствиями, но с приличными лошадьми и учтивым кучером (как говорится в объявлениях) я обещаюсь возможно скорее доехать до более живописной и романтической местности, если у пассажиров хватит терпения на первые перегоны note 66 .

Note66

Эти вводные главы порядочно бранили за то, что они скучны и ненужны. Однако в них упоминаются такие обстоятельства, которые автор не мог убедить себя выбросить. (Прим. автора.)

Глава 6. Прощание Уэверли

Вечером этого памятного воскресенья сэр Эверард вошел в библиотеку и чуть не застал нашего юного героя фехтующего старинным мечом сэра Гильдебранда, который в качестве фамильной реликвии обычно висел в библиотеке над камином, под портретом рыцаря на боевом коне. Лицо рыцаря было почти невидимо под изобилием завитых волос, а буцефал note 67 , на котором он сидел, был скрыт под обширной мантией ордена Бани note 68 . Сэр Эверард вошел и, бросив беглый взгляд на портрет, а затем на племянника, произнес небольшую речь, которая, однако, вскоре перешла на обычный для него простой и естественный тон, только в данном случае сверх обычного взволнованный.

Note67

Буцефал – конь Александра Македонского.

Note68

Орден Бани – один из наиболее почетных английских орденов. Кавалеры ордена Бани в торжественных случаях надевают бархатную мантию малинового цвета и шляпу с пером.

– Племянник, – начал он, а потом, как бы поправляясь: – мой дорогой Эдуард, по воле божьей, а также по воле твоего отца, которому после бога ты должен во всем повиноваться, тебе придется оставить нас и поступить на военную службу, на которой отличилось так много наших предков. Я принял меры, которые дадут тебе возможность вступить на это поприще так, как подобает потомку этих славных воинов и наследнику дома Уэверли. Не забывайте, сэр, на поле брани, какое имя вы носите. Но, Эдуард, мой милый мальчик, помни, что ты последний в роде и единственная надежда на его возрождение. Поэтому, насколько это совместимо с долгом и честью, избегай опасностей, – я хочу сказать, ненужного риска – и не водись с распутниками, игроками и вигами, которых, боюсь, слишком много развелось на той службе, на которую ты поступаешь. Твой полковник, как мне сказали, прекрасный человек… для пресвитерианина note 69 ; но ты не забывай своего долга по отношению к богу, к англиканской церкви и… – Тут следовало бы ему по всем правилам вставить «и к королю», но так как, увы! с этим словом было весьма щекотливым образом связано двойственное представление: король de facto, и король de jure note 70 , баронет восполнил пробел по-иному:

Note69

Пресвитериане – шотландские протестанты, отрицавшие церковную иерархию и выбиравшие своих старейшин (по-гречески – «пресбитерос»), ведавших религиозными делами.

Note70

фактический (лат), по закону (лат.); …король de facto и король de jure… – Сэр Эверард считал законным королем Иакова III или Джеймса (то есть шевалье Сен-Жоржа), тогда как Георг II был для него лишь королем «фактическим».

– К англиканской церкви и ко всем властям предержащим. – Затем, не доверяя более своим ораторским способностям, он отвел племянника в конюшню, чтобы показать ему лошадей, предназначавшихся для похода. Две были великолепные вороные (полковая масть) кавалерийские лошади, а остальные три – крепкие и сильные полукровки, годные для дороги или для прислуги. Из замка с Эдуардом должны были выехать двое слуг, а конюха в случае надобности можно было дополнительно нанять в Шотландии.

– У тебя будет лишь скромная свита, – сказал баронет, – по сравнению с сэром Гильдебрандом, который выстроил у ворот замка больше всадников, чем солдат в твоем полку. Я сначала хотел, чтобы двадцать молодцов из моих поместий, поступивших в твой полк, выступили в Шотландию вместе с тобой. Это было бы на что-нибудь похоже, но мне сказали, что нынче это не принято. Теперь всякая новая и дурацкая мода только и вводится для того, чтобы подорвать естественную зависимость народа от помещиков.

Сэр Эверард сделал все возможное, чтобы исправить эту противоестественную тенденцию эпохи: он оживил узы, связующие рекрутов с их молодым капитаном, не только обильно угостив их на прощание говядиной и элем, но и вручив каждому из них в отдельности такие денежные дары, которые несравненно более способствовали веселости, нежели дисциплине в походе. Осмотрев коней, сэр Эверард снова отвел своего племянника в библиотеку, где передал ему письмо, тщательно сложенное, обвязанное по-старинному шелковой ленточкой и запечатанное аккуратным оттиском герба Уэверли. Было оно адресовано весьма торжественно: «Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру, из Брэдуордина, в его замок Тулли-Веолан в Пертшире, Северная Британия. Через посредство капитана Эдуарда Уэверли, племянника сэра Эверарда Уэверли из Уэверли-Онора, баронета».