Угасающее солнце: Шон`Джир
Шрифт:
Их корабль, их путешествие, и пан'ен, что вел их: единственное условие, чтобы жизнь была не напрасной, чтобы они были хозяевами собственной судьбы — многое из этого до сих пор поражало его. Он не ожидал этого, хотя Мелеин, предвидя, говорила ему, что так будет. Он не поверил: Мелеин, его родная сестра, всего лишь сен, — вот в чем Ньюн действительно не сомневался. Для него Мелеин была заблудившейся и беспомощной госпожой, бедной, лишенной дома, и чтобы защитить ее, он был готов на все.
Но для нее тайн не существовало.
Считалось, что лишь самые великие из матерей, возглавлявших
Она вела их домой.
Сама мысль об этом казалось ему чуждой: дом… а'ай са'мри, истоки Народа. Он, как и любой из мри, знал, что когда-то давным-давно существовал иной мир, совершенно непохожий на череду удобных планет, считавшихся их домом — хотя в песнях говорилось, что Народ был рожден Солнцем. Всю свою жизнь Ньюн видел лишь красный диск Арайна и, подчиняясь дисциплине Келов, он никогда не позволял себе усомниться в том, что в нем воспитали с детства. Это было Таинство; и касту, к которой принадлежал Ньюн, это не интересовало.
Дети Солнца. Мри, с золотистой кожей, бронзовыми волосами и золотистыми глазами: никогда прежде Ньюну не приходило в голову, что в этой песне заложен намек на иной цвет солнца, и обычай странствовавших по всей вселенной Келов сжигать своих погибших собратьев в пламени звезд, чтобы те не достались какой-нибудь мрачной земле, стал теперь куда более понятен ему.
Он рассматривал звезду, которая сияла перед ними, мучимый вопросом, где они оказались: во владениях регулов или где-нибудь еще? Лишь те, чьи руки еще за поколения до Кесрит вложили в пан'ен запись об этом месте, смогли бы ответить ему; и здесь Народ тоже находил службу. Владения регулов, нет ли — так было всегда: Келы нанимались защищать — они были наемниками, на чье золото жил Народ. Иного он и представить себе не мог.
«Звезды сменяли звезды."
И, оставляя их одну за другой, Народ уходил — уходил во Мрак, не допуская даже мысли о том, что можно разделиться. И уходя, они забывали все — прежде он не понимал, что заставляло их уходить; теперь же все стало на свои места — их вело видение госпожи. Был ли это полет к соседней звезде, или же они входили в ночь без звезд — все это был Мрак: и вступая во Мрак, они забывали все, что относилось к покинутой звезде, к той прежней службе; они шли к следующему Солнцу и другой службе, чтобы потом вновь вернуться во Мрак и забыть все: и так без конца.
А потом была Кесрит, потом он и Мелеин начали свой путь домой, и эпоха службы регулам, — по его подсчетам, записи регулов об этом охватывали две тысячи лет, — стала просто промежуточным пунктом.
Во Мраке начало
Во Мраке конец,
— так пел Народ в священных песнопениях, — Меж ними Солнце,
Но затем придет Мрак.
И в Мраке том
Конец каждого.
Десятки раз он пел ритуальную песнь, Шон'джир, Песнь Преходящих, которую пели при рождении и смерти, начале и конце. Для кел'ена она пелась лишь при его рождении
Понимание пришло к нему, и от нахлынувших мыслей у него закружилась голова. Впереди их ждало еще немало звезд, и каждая из них для своего поколения была их Солнцем… и у каждой эпохи была своя история, запечатленная в записях… до тех пор, пока не придет время повернуть назад… домой, к настоящему Солнцу.
К истокам Народа.
К надежде, призрачнейшей из надежд, что там, возможно, уцелели другие: Ньюн поверил в эту надежду, зная, что его, скорее всего, ждет обратное… что после стольких обрушившихся на них неудач это оказалось бы невероятным, и они двое — последние из детей Народа, рожденные, чтобы увидеть конец всего, ат-ма'ай, стражи могил — не только госпожи, но и всей их расы.
И все же они были свободны и у них был корабль.
И, возможно… — с благоговением и страхом подумал он, — существовало еще что-то, для чего они были рождены.
Лаская бархатный мех дуса, Ньюн смотрел на землянина, на лицо которого падал свет с экрана. Вручив им корабль и свою жизнь, человек спал безмятежным сном, вызванным наркотиками. Ньюн погрузился в беспокойные размышления, вспоминая все их разговоры и дела, которые могли толкнуть человека на столь отчаянный шаг. Вопреки присущему Народу здравому смыслу, он взял пленного; и вот теперь Дункан оказался связан с ними — упорный, как дус, который, выбрав мри, ходил за ним по пятам или умирал от горя.
Но земляне, похоже, этого делать не собирались. Сорок лет кел'ейны пытались вызвать кого-нибудь из них на поединок, но земляне, которые не сражались в одиночку и предпочитали оружие, действующее на расстоянии, безжалостно убивали их. Сорок лет… и вот, с победой землян… появился Дункан, который, несмотря на то, что мри обращались с ним довольно жестоко, открыл им присущее его расе милосердие. И они дали ему свободу, и сами последовали за ним, надеясь на лучшее.
«Глупость ци'мри», — выругался про себя Ньюн, пытаясь разделить себя и ци'мри.
И еще он вспомнил долгий и ужасный сон, в котором постоянно присутствовал Дункан… в котором Ньюн сражался за свой рассудок, за свою жизнь, и Дункан был рядом с ним.
Искупление?
Может быть, — думал Ньюн, — то, что отличало Дункана, было присуще и другим землянам; может быть даже в этой войне земляне сохранили свою непонятную честь ци'мри, не позволявшую им принять то, что сделали регулы — словно им не пришлось заплатить такую огромную цену за свою победу; словно после уничтожения Народа во вселенной образовалась брешь, ощутив которую, земляне испугались и пытались хоть как-то искупить свою вину.
В предпринятом ими путешествии ци'мри было не место: и все же если кто-то когда-либо имел претензии к мри, сложно переплетенные с делами Народа, то это мог быть только Дункан — с тех пор, когда Ньюн держал жизнь землянина в своих руках и потерял шанс взять ее.
«Ньюн, он — ци'мри, — убеждала Мелеин, — и что бы он ни сделал, ему не место здесь, во Мраке."
«Мы же берем дусов, — сказал он, — а ведь они тоже принадлежат эпохе Перехода; и как же мы сможем убить их — тех, которые нам доверяют?"