Угодья Мальдорора
Шрифт:
— Пойдем, что покажу! — вдруг поманила Танька.
— Куда?
— В тот зал. Там книжка есть одна…
Макароний пустил нас в хранилище. Дверцы шкафов не запирались, Танька без труда извлекла темно-коричневый томик в коленкоровом переплете и сразу открыла на нужной странице. «…Задирает юбку и моей рукой гладит себя по паскудной ляжке, вытаскивает груди…»— было написано черным по белому.
— Фига себе…
— Между прочим, Толстой.
— А мой папа по-французски
— Французы, они все про это пишут. Зачем я на английский пошла…
— Можно потом в иняз поступить.
— В иняз готовиться нужно… Где у нас тут подготовишься, у Кильки, что ли, с Казеттой? Они бы сами не поступили.
Я попыталась запомнить строчку наизусть, но поняла, что все равно забуду.
— Выписать надо. Пойду ручку и бумагу попрошу.
В классе соревновались, кто знает больше таких цитат. У Пушкина вот, например. «К кастрату раз пришел скрыпач, он был бедняк, а тот богач. «Смотри, сказал певец безмудый, — мои алмазы, изумруды — я их от скуки разбирал. А! кстати, брат, — он продолжал, — когда тебе бывает скучно, ты что творишь, сказать прошу». В ответ бедняга равнодушно: — Я? я муде себе чешу».
Я стрельнула у Макарония ручку, листок, аккуратно переписала непристойную фразу, и вдруг вспомнила, что собиралась узнать про того французского графа.
— А есть у вас этот… — Я задрала рукав — фамилия была записана чернилами на запястье. — Ло… тре…амон?
— Как?
Я повторила.
— Не слышал про такого, — сказал Макароний и на всякий случай полез в картотеку.
— Французский символист. Поэт. Про дьявола писал.
— Так вам поэзию? — оживился Макароний. — Возьмите Франсуа Вийона, девочки. Он был разбойником, его повесили. Прекрасные стихи.
Библиотекарь принес стремянку и полез на верхние полки.
— Посмотри.
Он дал мне книжку и затем обернулся к Таньке.
— А ты что хочешь?
— Французское. Про дьявола, — как попугай, повторила она.
— Девочки! — удивился Макароний. — Все ваши читают «Костер», «Пионер»…
— …«Мурзилку», «Веселые картинки», — в тон продолжила Танька.
— Ладно, есть у меня кое-что.
Макароний переставил стремянку, снова забрался на самый верх и вытянул небольшую книжку в жестком переплете.
— «Гаспар из тьмы»! — стряхнув с обреза пыль, объявил он торжественно.
— А можно мне еще «Введение в сексологию» Кона? Вон, фиолетовая с зелеными буквами.
— Что-о?! — Макароний чуть со стремянки не свалился.
— А в следующий раз «Мурзилку», — невинным голосом сказала Танька.
— В следующий раз Чехова будешь читать. Но сначала придешь и расскажешь, что поняла, — он кивнул на томик, который она держала
Мы вышли из Дома культуры. Дождь так и не перестал, даже полил еще гуще.
— Потом поменяемся, — сказала я на крыльце, и мы, засунув книги под свитера, помчались.
Окрыленные, с добычей за пазухой, мы спешили домой. Мы летели прямо по лужам, не разбирая дороги, и неизвестно, что подстегивало больше: холодный майский ливень или нетерпение сердца, желание скорее отправиться в путешествие по неведомым взрослым мирам, загадочным, опасным — но таким манящим.
Учитель химии
Возвращаться домой после школы не хотелось. Что там делать? Бабка Героида снова приехала в гости, целый день шляется по квартире, вечно что-то моет, протирает, перекладывает с места на место. Или сидит и смотрит свой телик. Один глаз в экран, второй на меня вывернут. Прямо в темечко метит. Контроль. Жалко, что заклятье, как в «Крошечке-Хаврошечке», нельзя сказать: спи, глазок, спи, другой.
Уроки я делала быстро, я как пирожки их пекла (мама об этом сообщала подругам с гордостью). Раз-два, тяп-ляп — за час все готово. Пианино — еще час. А дальше… Куда время девать? Гулять? Без Лифшица скучно, с Танькой неохота. Одной тоже плохо. Тошно.
Я полюбила дежурить после уроков. Я даже менялась с теми, кому было лень. Не бескорыстно, разумеется, нет. За яблоки и бутерброды.
Пока у Казетты болело сердце, классом руководил химик Руслан Русланович Алаев и мы убирали новый порт приписки — кабинет химии. Алаев всегда оставался проверять тетради в школе — так ему было спокойнее. И вот он сидел и правил валентности в соединениях. А я занималась уборкой. Мыла доску, два-три раза, тщательно, чтобы не оставалось разводов, вытирала пыль с подоконников, поливала цветы. Потом наступала очередь полов. Чтобы их помыть, надо поднять стулья на парты, набрать ведро воды, снять с батареи тряпку, намочить, надеть дыркой на черенок швабры, расправить внизу по деревянным плечам. Ать-два, ать-два — как юнга, всем корпусом. Вжик-вжик по проходу. И под партами. И под шкафами. И под батареями, будь они неладны. На этом обязанности дежурного заканчивались.
Я надраивала половицы и думала о Сашке. После того как нас застукали на диване, Лифшиц почти перестал со мной общаться.
— Пошли ко мне видак смотреть? — предложил тогда Лифчик. — Предки на даче. У меня «Розовая пантера» есть и Чак Норрис.
Его отец, профессор, известный минералог, часто ездил за границу на конгрессы и однажды привез электронное чудо с дистанционным пультом. Это был первый видеомагнитофон в поселке, «сони», как помню.
— Пошли, — обрадовалась я.